Улан. Экстремал из будущего - Василий Панфилов

Вскоре информация о блокировании Вюртембергского дошла и до горожан. Посовещавшись, они выбросили белый флаг.

Открыв глаза, улан тут же услышал крик на немецком:

– Очнулся! Доктор, он очнулся!

Вскоре пришел какой-то неопрятный толстый мужчина в скверном парике и в грязноватом сюртуке[65]и принялся бесцеремонно вертеть поручика, задавая вопросы:

– Болит? Голова кружится? Слабость?

Ответа обычно не дожидался – видел по реакции пациента. У самого пациента мыслей не было никаких – слабость и вялость. Так что вскоре он снова то ли заснул, то ли потерял сознание.

Примерно через неделю Игорь стал приходить в себя в достаточной степени, чтобы хоть как-то реагировать. Ну и потихонечку собиралась информация.

Выяснилось, находится он у австрийцев. Вроде как армии не стоят на месте, так что пришлось оставить попаданца в одном из близлежащих городков, причем даже не в военном госпитале, а у совершенно гражданского врача. Впрочем, эту информацию он не успел толком осмыслить – как только офицер достаточно окреп, его погрузили в достаточно комфортабельную повозку и отправили в Вену по распоряжению Марии-Терезии…

В Вене его отбил пожилой, но все еще крепкий и бодрый русский посланник Кейзерлинг Герман Карл и поселил у себя.

– Нечего, – коротко бросил посланник сопровождающим, – сами же знаете, что сразу начнутся посетители ломиться, а князь еще не настолько здоров, чтобы принимать гостей.

К Кейзерлингу попаданец отнесся сперва достаточно настороженно, подозревая какие-то интриги. Однако через несколько дней убедился, что немец на русской службе не собирается к нему лезть, а просто заботится о выздоровлении. Наверняка были и интриги – дипломат все-таки, но раз эти самые интриги идут на пользу по медицинским показателям, то и хрен с ними.

Вставать улан начал достаточно быстро – и первым же делом потребовал мыться:

– Воды мне нагреть, – коротко приказал он приставленной к нему молоденькой сиделке с рубенсовскими формами.

– Но… – попыталась что-то сказать она. Не получилось, взгляд у попаданца и раньше был тяжелым, а уж после военной кампании… Сослуживцы сравнивали его с василиском.

Вместо слуг с горячей водой прибежал все тот же неопрятный доктор, размахивающий руками:

– Вредно мыться! – горячо убеждал он. – От этого поры открываются, и человек становится беззащитен перед болезнями[66].

Настроение поручика было скверным, скандальным, так что вскоре собравшиеся зрители (слуги и домочадцы Германа Карловича) стали свидетелями позора доктора, медицину бывший Игорь, попадавший в «травму» десятки раз, знал намного лучше его и сумел доказать это так, что поняли даже люди некомпетентные.

Пристыженный доктор ушел, ругаясь на венгерском (князь успел выучить его за время кампании вполне прилично), а приказ Игоря выполнили – как и приказ о смене одежды и постельного белья. С того дня он взял свое выздоровление в собственные же руки – и дело пошло на лад. Выяснилось, что на лад оно могло пойти и раньше, но один из коллег медика устроил залихорадившему пациенту кровопускание. Вообще-то оно было достаточно популярным методом лечения, но не для раненого же, который и без того потерял уйму крови…

Диета, прогулки по особняку, дневной сон, а чуть погодя и легкая физкультура. На поправку улан шел быстро, по местным меркам. Но все равно – выйти из особняка самостоятельно он смог только через две недели после первого купания. Да и то – с тростью…

Точнее, выйти-то он мог и раньше – в коляске. Были, оказывается, уже прообразы инвалидных кресел. Хотелось на воздух безумно, но не хотелось становиться этаким символом – «Раненым героем».

«Битва на мосту» оказалась, кстати, известна буквально всем.

– Да что ты удивляешься, князь, – с удовольствием просвещал его Кейзерлинг, удобно устроившись в одном из кресел гостиной, – в одном бою уничтожить двадцать девять прусских кирасир одному человеку…

– Сильно, конечно, – пожал исхудавшими плечами улан, вытягивая ноги поудобней, – но сам же знаешь, Герман (они перешли на имена по предложению самого посланника), за кампанию бывали подвиги ничуть не худшие. Но такого… ажиотажа я не помню.

– Бывали, – согласился пожилой немец, – но какие? Пробраться в расположение противника и уничтожить запасы пороха. Полезно? Да, безусловно, вот только обыватели да и большинство военных любят, чтобы подвиги совершались при свете дня, а не так… По-разбойничьи.

Князь скептически скривился, но промолчал, посланник европейскую публику знал лучше.

– Более значимым считается восхождение на крепостную стену или в пролом – первым, разумеется. Ну или лихая кавалерийская атака, переломившая битву. Твой же случай – просто апофеоз героизма. Суди сам: в одиночку накрошил целую кучу врагов, в одиночку же остановил целый кирасирский полк – и помимо полка еще и весь отряд Евгения Вюртембергского задержал, обоз спас. В общем, успех Берлинской операции сильно от тебя зависел. Герой?

– Герой, – охотно согласился поручик – он вообще не страдал ложной скромностью.

– Ну и наконец, – подмигнул ему хозяин дома, – ты ж настоящий персонаж рыцарской легенды! В одиночку, на отряд могучего врага, да на белом коне, да Речи Высокого при разговоре с противником… Мало того, ты еще и последний представитель знатнейшего рода, князь, принц[67]… И если герцогские титулы можно и оспорить, то титулы князя и принца – нет.

– Охх! – выдохнул Игорь. – Это ж за мной сейчас охота начнется, каждая романтичная дура замуж захочет… – тут он замолк, сморщившись, как от зубной боли. Ну да, у славы есть не только приятные стороны.

Кейзерлинг наблюдал за князем с легкой ностальгией: молодой, энергичный, хорошо (пусть и несколько странно) образованный, он нравился ему, вызывал какие-то… отцовские чувства. Уловив их, старый дипломат мысленно хмыкнул, но решил и в самом деле помочь Грифичу не формально, а по-настоящему. Почему бы и нет? Интересный молодой человек, далеко может пойти… А на старости лет приятно будет вспомнить, что ты был одним из тех, кто помог ему взобраться на Олимп.

«Дуры» были и раньше, но немного, княжеский титул был таким… не до конца подтвержденным, что ли. Ну а после той самой битвы уже не только в камерной беседе или приказе по армии – именовать его стали вполне официально. Сперва Мария-Терезия как пример героизма, затем французы, саксонцы, русская императрица.