Мерзейшая мощь - Клайв Стейплз Льюис

— А нас распустить? — переспросил Димбл.

— Вот именно, — ответил Макфи.

— У меня нет на это прав, — улыбнулся Рэнсом.

— Тогда, — спросил Макфи, — по какому праву вы нас призвали?

— Я вас не призывал, — сказал Рэнсом. — Тут какое-то недоразумение. Вам казалось, что я вас выбирал? — Никто не отвечал ему. — Казалось вам?

— Что до меня, — пояснил Димбл, — все случилось само собой. Вы ни о чем меня не просили. Потому я и считал себя как бы попутчиком. Я думал, с другими было иначе.

— Вы знаете, почему мы с Камиллой здесь, — сказал Деннистоун. — Конечно, мы не загадывали заранее, на что мы можем пригодиться.

Грэйс Айронвуд заметно побледнела.

— Вы хотите? — начала она, но Рэнсом взял ее за руку.

— Нет, — остановил он ее, — не рассказывайте, кто как сюда попал.

— Вижу, куда вы гнете, — Макфи ухмыльнулся. — Мы попали сюда случайно. Но позволю себе заметить, д-р Рэнсом, что все это не так просто. Не помню, кто и когда назначил вас нашим начальником, но вы ведете себя как вождь, а не как хозяин дома.

— Да, я вождь, — сказал Рэнсом. — Неужели вы думаете, что я бы отважился на это, если бы решали вы или я? Вы не выбирали меня, и я не выбирал вас. Даже те, кому я служу, меня не выбирали. Я попал в их мир случайно, как попали ко мне и вы, и даже звери. Если хотите, мы — организация, но не мы ее организовали. Вот почему я не вправе и не могу вас отпустить.

Все помолчали снова, и было слышно, как потрескивают поленья.

— Если больше обсуждать нечего, — заметила Грэйс Айронвуд, — не дадим ли мы отдохнуть доктору Рэнсому?

— Нет, — сказал Рэнсом. — Надо еще поговорить о многом.

Макфи, начавший было стряхивать с колен крошки, замер, а Грэйс Айронвуд с облегчением расслабилась.

— Сегодня мы узнали, — сказал Рэнсом, — о том, что творится сейчас в Беллбэри. Но я думаю о другом.

— Да? — серьезно сказала Камилла.

— О чем это? — спросил Макфи.

— О том, — сказал Рэнсом, — что лежит под Брэгдонским лесом.

— До сих пор думаете? — спросил Макфи.

— Я не думаю почти ни о чем другом, — отвечал Рэнсом. — Мы кое о чем догадывались. Вероятно, это опаснее Головы. Когда силы Беллбэри объединятся с древними силами, Логрис, то есть человек, будет окружен. Мы должны им помешать. Но сейчас еще рано. Мы не можем проникнуть в лес. Надо дождаться, пока они найдут… его. Я не сомневаюсь, что мы об этом узнаем. А сейчас — надо ждать.

— Не верю я этой басне, — сказал Макфи.

— Я думала, — сказала Грэйс Айронвуд, — что мы не употребляем слов типа «верить». Я думала, мы наблюдаем факты, избегаем поспешных выводов…

— Если вы будете препираться, — сказал Рэнсом, — я вас поженю.

Поначалу никто из них не мог понять, зачем институту Брэгдонский лес. Почва там не вынесла бы огромного здания (во всяком случае, для этого пришлось бы проделать много дорогих работ), а город для института не подходил. Несмотря на недоверие Макфи, Рэнсом, Димбл и Деннистоун занялись этим вопросом и пришли к важным выводам. Все трое знали теперь о временах короля Артура то, до чего наука не дойдет и за сотни лет. Они знали, что Эджстоу лежит в самом центре Логрского королевства, что деревня Кьюр Харди хранит былое имя, и что исторический Мерлин жил и колдовал в этих местах.

Что именно он там делал, они не знали; но, каждый своим путем, зашли так далеко, что не могли уже считать сказкой предания о его силе, или отнести эту силу к тому, что люди Возрождения звали магией. Димбл даже утверждал, что хороший филолог может распознать по тексту, о магии идет речь, или об ином. «Что общего, — говорил он, — между таинственными оккультистами вроде Фауста или Просперо, с их ночными бдениями, черными книгами, пособниками-бесами и Мерлином, который творит невозможное просто потому, что он Мерлин?» Рэнсом с ним соглашался. Он полагал, что ведовство, или точнее, ведение Мерлина — остаток чего-то очень древнего, попавшего в Западную Европу после того, как пал Нуминор, и хранившего следы тех времен, когда отношения духа и материи были на Земле иными. Ведение это по самой сути своей отличалось от ренессансной магии. Вероятно (хотя и не наверное), оно было гораздо невиннее; и уж во всяком случае, пользы от него было гораздо больше. Ведь Парацельс и Агриппа почти ничего не достигли, и сам Бэкон — возражавший против магии только по этой причине — признал, что маги «не преуспели в величии и верности трудов». Поистине, могло показаться, что магия, столь бурно расцветшая в эти времена, вела лишь к тому, что человек губил душу, не получая ничего взамен.

Если догадки были правильны, это значило очень многое. Это значило, что ГНИИЛИ, в самой своей сердцевине, связан уже не только с нынешней, научной формой власти. Конечно, другой вопрос, знали ли об этом сотрудники института; но Рэнсом напоминал себе: «Дело не в том, как СОБИРАЮТСЯ действовать люди — это все равно решат темные эльдилы — а в том, как они БУДУТ действовать. Возможно, домогаясь Брэгдонского леса, они знают, чего ищут; возможно, они придумали какую-то причину — теорию о почве, о воздухе, о неизвестных излучениях — чтобы это объяснить».

Рэнсом полагал, что в определенной степени важен сам лес — ведь не зря считают, что место не безразлично. Однако, сон о спящем под землею многое объяснил. Значит, главное внизу, под лесом; и это — тело Мерлина. Когда эльдилы сказали ему, что так оно и есть, он не удивился. Не удивлялись и они; земные формы бытия — зачатие, рождение, смерть — были для них не менее странными, чем пятнадцативековый сон. Для них, созидающих нашу природу, ничто не является «естественным». Они всегда видят неповторимость каждого акта творения. Для них нет общего; все, по отдельности, рождается, словно шутка или песня, из чудотворного самоограничения Творца, отбрасывающего мириады других возможностей ради этого, вот этого творения. Эльдилы не удивлялись, что тело лежит нетленно пятнадцать веков; они знали миры, где нет тления. Эльдилы не удивлялись, что душа осталась связанной с ним — они знали бесконечное множество способов, какими дух соединяется с материей, от полного слияния, создающего нечто третье, до встреч, коротких, как соитие. Они принесли не весть о чуде, а важную новость. Мерлин не умер. Жизнь его, при определенных условиях, вернется в тело.

Они не сказали этого раньше, потому что не знали. В спорах с Макфи Рэнсому особенно мешало то, что шотландец — как, впрочем, и многие — почему-то считал: если есть существа мудрее и сильнее людей, они всеведущи и всемогущи. Конечно, эльдилы были очень сильны, они вполне могли разрушить Беллбэри, но сейчас это не было нужно. Сознания же человека они прямо увидеть не могли. О Мерлине они узнали не иначе, как по особому сочетанию признаков, указывающему на то, что в этом месте кого-то увели с главной дороги времен в неведомые нам поля. Ведь не только прошлое и будущее отличны от настоящего.

Вот почему Рэнсом не спал и думал, когда остался один. Он не сомневался, что враги нашли Мерлина; а если нашли — сумеют разбудить. Тогда соединятся две силы, и это решит судьбу Земли. Несомненно, темные эльдилы веками подготавливали это. Естественные науки, невинные и даже полезные сами по себе, уже при Рэнсоме пошли куда-то в сторону. Конечно, их сводили с пути в определенном направлении. Темные эльдилы непрестанно внушали ученым сомнения в объективной истине, а потом и равнодушие к ней, и это привело к тому, что важна стала лишь сила. Смутные толки об этом и заигрывания с панпсихизмом воскрешали понемногу любезную магам Мечту о предназначении человека и его далеком будущем, извлекали из могилы старое человекобожие. Опыты над животными и работа на трупах приучали к тому, что ради прогресса нужно прежде всего перебороть себя и делать то, что душа делать не позволяет. Теперь это все достигло такой степени, что стоящие за этим решили: можно выгнуть науку назад, чтобы она сомкнулась с древними забытыми силами. По-видимому, раньше это было невыполнимо. Этого нельзя было сделать в XIX веке, когда твердый материализм не позволил бы ученым поверить в такие вещи; а если бы они и поверили, унаследованная порядочность не позволила бы им касаться нечистого. Пережитком этого века был Макфи. Теперь все изменилось. Вероятно, мало кто знал в Беллбэри, что происходит, но если они и узнают, то будут, как солома на ветру. Что сочтут они непотребным, когда нравственность для них — побочный продукт биологических и экономических процессов? Времена созрели. С точки зрения преисподней, к этому вела вся человеческая история. Падший человек уже может стряхнуть те ограничения, которые само милосердие наложило на его силу. Если он это сделает, воплотится ад. Дурные люди, ползающие сейчас по маленькой планете, обретут состояние, которое прежде обретали лишь по смерти, и станут прямым орудием темных сил. Природа станет их рабыней, и предел этому положит лишь конец времен.