Личный враг Бонапарта - Ольга Игоревна Елисеева

– Царя персов? – подтрунил министр.

– Нет, принцессы Манданы…

Талейран кивнул. Он мгновенно переходил от серьезности к веселью и обратно.

– Пусть пройдет первая пара показов. Потом Жорж стоит как бы заболеть. Простудиться. Сорвать голос. Ей дадут неделю на поправку. Дерзайте.

Александр Христофорович снова поклонился. Вот теперь он понимал, зачем его пригласили к баронессе Лаваль, и чувствовал всю цену разговора с великим министром.

– Я рад знакомству, – сказал Талейран. – Ваш товарищ подает огромные надежды. Очень образованный и старательный молодой человек. Но… он удручающе неталантлив, уж простите старика за откровенность.

Эти слова должны были польстить Бенкендорфу. Однако тот держался настороже.

– Карлу надо быть ведомым. Вы же рветесь из упряжки. Пытаетесь поставить свою телегу впереди моей лошади, – министр доверительно взял собеседника за руку. – Я предрекаю вам большое будущее. Если, конечно, наше беспокойное время не прервет вашей карьеры.

«Если меня не повесят, не убьют на поле боя и не расстреляют где-нибудь по дороге».

Бенкендорф покинул салон баронессы Лаваль в надежде больше никогда не встречаться с Талейраном. Но по милости Яны ему пришлось вновь столкнуться с конкурирующими министрами: полиции и иностранных дел. Кто бы мог подумать! Сильные мира сего редко подозревают, что настоящая опасность может исходить от мелкой рыбешки.

Сама Яна, конечно, не считала себя таковой. Но что толку в ее мнении, если рядом с пестрой плотвичкой проплывали щуки и сомы? Крупные хищные рыбины готовы были сцапать маленькую принцессу в любой момент.

В конце вечера к Лаваль прибыли молодая Потоцкая и маркиза де Суза, мать ее нового любовника графа де Флао. Шурка скрипнул зубами. Оказывается, Яна еще в Варшаве питала склонность к адъютанту Мюрата красавцу Шарлю, но была не готова к решительным действиям. Их с Бенкендорфом роман в Белостоке случился от тоски и с досады на собственную скромность.

Но думать следовало не об оскорбленном самолюбии, а о круге теплых знакомств графини. Де Суза, знаменитая писательница, была некогда любовницей Талейрана. Его и называли отцом Шарля. Сам де Флао уже слишком отметился в скандальной хронике Мальмезона, чтобы не замечать его сходства с министром иностранных дел. Он побывал в постели у Каролины Мюрат и остался под розовым балдахином у Гортензии Богарне, падчерицы Наполеона, королевы Голландии. Все эти люди, как и Талейран, не хотели новой войны. Все готовы были удержать своего повелителя от похода в Индию. Удара по Англии. Столкновения с австрийцами. Испанских авантюр. И уж тем более от разрыва с Россией.

Все. Кроме Яны.

Она не понимала, что находится в кругу фактических врагов ее идола. Преданных предателей. Главарей партии мира. Если при дворе самого воинственного монарха могла существовать подобная.

Шурка вспомнил краткий разговор с Юзефом.

– Признайтесь, ведь вы сами неравнодушны к маленькой принцессе?

Понятовский смутился, дернул шеей в своем надушенном воротнике и доверительно понизил голос:

– У меня другой предмет поклонения. Но Яна… Это Яна. Вы знаете, почему она бросила мужа в Страсбурге? Он отказался разделить ее энтузиазм и вступить в ряды войска польского. Если бы графиня родилась мужчиной, у меня среди улан не нашлось бы более храброго и преданного! Она сама готова взять саблю в руки. А ее страсть к Наполеону как к вождю…

Полковник не сказал бы, что только к вождю. На балу в Фонтенбло он пригласил красавицу на танец, чтобы она имела случай поблагодарить его за спасение во время пожара. Но вместо этого услышал каскад похвал французскому императору, его двору, взлету наук и искусств в обновленной Франции. Единственное, что решительно не устраивало Яну, – француженки. Особенно те дамы, которые имели счастье обратить на себя внимание Наполеона. И первая – Жозефина.

– Я побывала в Мальмезоне, – победно сообщила маленькая принцесса. – Какое убожество. Какое уродство! Все кроме спальни Бонапарта. Вообразите, ложе в античном вкусе. На ступенях под ним огромная тигровая шкура… А в качестве балдахина трофейные знамена…

Шурка поперхнулся.

– Это напоминает плащ Марса из содранной человеческой кожи.

– Он и есть Марс. Оживший Марс!

Полковник понял, что его бывшая любовница хочет, чтобы ее растерзали на тигровой шкуре.

Как назло, Бонапарт выделял Анну, подчеркивая расположение к полякам. Приглашал на обеды в Фонтенбло, шутил. При дворе уже передавали их разговор:

– Что вам привезти из Индии, сударыня?

– Лучше из Петербурга или Москвы.

– Я не отрицаю, что по дороге мы пройдем и через эти города…

Бенкендорф сумел отомстить графине за болезненный намек.

* * *

Незадолго до отъезда Александр Христофорович получил приглашение от маршала Нея. Причем не к себе, а в загородный дом Даву, находившийся на дороге в Савиньи. Поскольку это была дача, то полковник и не предвидел особого блеска. Оба героя обзавелись женами, хорошо воспитанными на старый манер, и под их присмотром старались не сморкаться под ноги.

Не желая оказаться без пары, Бенкендорф написал записку графине Потоцкой – верх учтивости, никаких намеков – и напомнил, что она еще не отдала визит вежливости чете Даву, которая в бытность маршала наместником Варшавы, по рассказам, радушно принимала ее у себя.

Маленькая принцесса вняла голосу приличий и согласилась ехать в Савиньи одновременно с русским визитером. Их кареты поровнялись на одной из солнечных аллей Булонского леса. Вокруг сновали экипажи с разодетыми, как райские птички, дамами. На траве мужчины играли в мяч или раскладывали скатерти и целыми семействами устраивали пикники.

Желание старого друга пересесть в ее карету шокировало графиню. А попытка напомнить жаркие деньки встретила самый резкий отпор. Причем искренний. В этом полковник разбирался. Иной раз дама только желает раззадорить кавалера. Но на лице у Яны было написано: прошлое в прошлом. Оставалось только сыпать проклятиями на голову ничего не подозревавшего де Флао. Именно ему она хранила верность.

«Это я открыл тебя миру!» – Бенкендорфу хотелось накричать на нее, натопать ногами, надавать пощечин. Но, испросив прощения за бестактность, полковник покорно удалился в свою карету. «Спрашивается, где был этот де Флао, когда случился пожар?»

Часа полтора они тряслись по живописной дороге, обрамленной тополями. Им попадались группы крестьян, кативших повозки, и телеги, груженные зеленью. Непривыкший уступать кучер Потоцкой кричал и щелкал бичом. Но его не пропускали, ругались в ответ и запруживали колею. Французы отвыкли снимать шапки перед знатью.