Новая Дикая Охота. Рассказы для живых - Макс Фрай

Не раздеваясь, даже не расстегнув пуховик, Мета рухнула на диван и вдруг разрыдалась так горько, как только в детстве и плакала. Не потому, что случилось плохое. Ничего не случилось. Мета даже не особенно напилась. По крайней мере, не так, как бывало в юности. А потому что… Мета сама не знала. Предположим, – с удивившей её саму горечью подумала Мета, – просто потому, что пятница, в отличие от всей остальной моей жизни, действительно удалась.

Мета ревела, как в детстве, взахлёб, заливалась слезами, но всё равно почувствовала, как кто-то дёргает её за рукав. В любой другой ситуации Мета бы заорала и подпрыгнула на полтора метра – мастерская же заперта! Я сама открыла дверь, а потом снова её закрыла. Ни у кого нет запасного ключа! Я здесь одна! А они… а оно всё равно.

Чёрт, да кто меня дёргает? – думала Мета, но не панически, а почему-то почти восторженно. Наконец отняла руки от зарёванного лица.

Сперва Мете показалось, это просто от слёз всё вокруг так туманится, расползается, рассыпается на яркие пятна, и вместо того, кто дёргал её за рукав, тоже только какое-то голубое пятно. Но приглядевшись, Мета поняла, что не в слезах дело. Просто рядом с ней на диване и правда – сидело? – стояло? – лежало? – скорее всё же висело сравнительно небольшое голубое пятно. А минуту спустя Мета его узнала. Сама же нарисовала это пятно на жёлтом и серебряном фоне месяца три назад. Была у неё этим летом не слишком уверенная попытка снова вернуться к нефигуративной живописи. Ну вот, вернулась уж так вернулась. Зашибись.

– Ты хорошая, – сказало Мете пятно. – Ты даже сама не знаешь, насколько хорошая! Ты нарисовала меня! Если бы не ты, меня бы вообще никогда не случилось. А теперь ты ревёшь. С тобой стряслась какая-нибудь ужасающая беда?

Мета отрицательно помотала головой. Сказала:

– Не бери в голову, просто с подружками напилась. Мне поспать надо, к утру всё пройдёт. Давай я сниму пуховик и лягу. А ты… ну, например, можешь погладить меня по голове.

– Ладно, – согласилось голубое пятно. – Я попробую. Никогда ещё никого не гладило. Даже не понимаю, чем это надо делать! Но ничего, я справлюсь. Всё когда-нибудь случается в первый раз.

* * *

Ветер постепенно густеет, становится горьким как дым и падает на землю крупными хлопьями, похожими на стеклянные облака; из квартир, чердаков и подвалов выходят одичавшие сны, которых ни разу никто не увидел, а если увидел, то после не вспомнил, сразу забыл; девочка в красном платье пляшет на крыше, жалобно причитая: «не мел, не мел»; голуби светятся, как гнилушки; таксист, приехавший по заказу, паркуется напротив бара «Буковски» и во все глаза смотрит, как по мостовой, превратившейся в узкую быструю реку, плывёт рыхлый сизый весенний лёд.

* * *

31 октября 2020 года, 02:49

– Значит, здесь, сейчас я Елена. Документы небось не врут! Смешное имя – «Е-ле-на». Интересно, оно происходит от русского «еле-еле»? Или «ели и съели»? Или, к примеру, от дерева ель? Или от «элемента»? Или от «электричества»? От «электричества» – идеально, всё-таки электричество – всем, даже людям понятное проявление силы мира, так лучше всего, – рассуждала Елена, высокая, темная, словно обугленная, будто её и правда опалило примерещившимся смеху ради огнём, озирая окрестности с крыши крытого рынка Халес, куда она тоже смеху ради, а зачем бы ещё, забралась.

Окрестности, с её точки зрения, были – ну, так себе. Ничего выдающегося. Вполне обычный человеческий город. Вот так сразу даже не скажешь, что когда-то родился из сна. Но если я здесь, значит точно из сна родился, – сообразила Елена. – Меня не бывает в других местах.

– Привет, город, – наконец сказала она. – Сегодня я, предположим, Елена Зандманн. Но важно не имя, а то, что я – прямая наследница покойного здешнего хаоса. Отец мой помер от лютой тоски в ваших скучных человечьих краях, а сестрёнки с братишками разбежались отсюда подобру-поздорову. Но ещё ничего не потеряно, вам повезло, я-то с вами осталась! Не забалуете у меня. Я в нашей семье что-то вроде самого младшего сына, который по традиции в сказках дурак и счастливчик. И со мной обстоит приблизительно так. Поэтому во всяком сновидении мне положена доля. А ты, дорогуша, когда-то родился из глупого человечьего сна. Но глупый был сон или нет, придётся тебе раскошелиться! Я сегодня за данью пришла.

Елена всегда начинает с такого нахального заявления. Не потому, что сама верит во все эти глупости, а нарочно, чтобы всех рассердить. На самом деле Елена – обычная самозванка. Ладно, положим, обычной грех её называть – возникает, где вздумается, мерещится где попало, возникать и мерещиться для неё единственный способ существовать. И в том месте, где она хоть кому-нибудь примерещилась, сразу начинается страшный бардак. Но Елена совершенно точно не младший сын хаоса. И даже не старший. И не красавица-дочь. У хаоса вообще нет детей; ну или скажем иначе: все его дети, все и всё во вселенной по этому весёлому деду родня.

И, между прочим, здешний хаос, точнее, та его исчезающе малая, но всё равно бесконечная часть, которая доступна в этом конкретном человеческом мире; в общем, местный хаос вовсе не помер, а просто ненадолго уснул. Это известно всякому, кто хоть что-то в подобных делах понимает. А кто не понимает, от таких разговоров ещё больше рассердится, потому что никто не любит чувствовать себя несведущим дураком. Но Елене только того и надо. Когда другие сердятся, ей становится весело. Пока на неё кто-то сердится, Елена, кем бы она ни была и как бы её ни звали, чувствует, что она действительно есть.

Однако глупый человеческий город почему-то совершенно не рассердился. Не призвал Елену к порядку, не потребовал прекратить. Наоборот, с весёлой готовностью осведомился: «Дань – это такая игра?»

– Бинго! – расхохоталась Елена. – Не так ты прост, как мне сдуру сперва показалось. Ты угадал!

* * *

Фантики от конфет, выброшенные на всех улицах города в течение дня, собираются в стаю и улетают в неведомом и вряд ли существующем направлении, впрочем, сами фантики сейчас верят, будто летят, как птицы на юг; бывшая учительница младших классов пенсионерка Алёна Ивановна достаёт из чулана стиральную доску и трётся об неё всем своим крупным тяжёлым телом в надежде себя как ошибку в диктанте стереть; юная липа в сквере Ореховых Сов становится ризифорой остроконечной и сразу на всякий случай начинает цвести; панельные пятиэтажки во дворах между улицами Ринктинес и Тускулену осторожно, чтобы не разбудить жильцов, сдвигаются таким образом, чтобы выглядеть с неба как руна Ингуз, хотя понятия не имеют о значении и свойствах рун старшего футарка, но чтобы всё правильно делать, совершенно не обязательно знать.

* * *

31 октября 2020 года, 03:07

Елена Зандманн, ну или не Елена, чёрт её разберёт, никто в мире толком не знает, как это явление называется, зачем существует и откуда оно такое взялось; ладно, предположим, Елена стоит на крыше крытого рынка Халес, куда смеху ради, как всё, что она всегда делает, забралась. Одновременно она плывёт по реке, широкой, неторопливой, пьёт обжигающий горький кофе, летит в облаках, притворившись большим самолётом, чтобы увидеть всё с высоты, сидит на доброй сотне деревьев сразу, читает книжку под одеялом примерно тысячей пар детских глаз, пьёт вино и смеётся в компании старых друзей, кружится на трёх каруселях, карабкается по скользким листьям на все крутые холмы, курит, спрятавшись под пешеходным мостом, сидит и рыдает, потому что сердце её разбито – удивительное ощущение, вообще ни на что не похожее, никогда такого не было, давай ещё!