Игра на вылет - Михал Вивег

— Обожаю брюки на бедрах! — выкрикивает Скиппи.

— С выглядывающими трусиками. С бесстыдно, вульгарно, пикантно, вызывающе выставленными на показ трусиками. То, что раньше дозволялось видеть единственному мужчине, теперь могут видеть абсолютно все— в этом крутая сущность этой моды. Каждый из нас по несколько раз на дню пользуется статусом избранного, но без всяких решающих преимуществ. Мы вправе посмотреть, но не вправе дотронуться. Это кружево — предвестник наслаждения, которого никогда не будет.

— Потрясно! — выкрикивает Скиппи, точно в молодости.

Том, очевидно, собой доволен.

— Клара не носит брюки на бедрах? — спрашивает Джеф.

— Носила их даже в школу. А как, по-твоему, она захомутала меня?

Джеф после недолгого колебания чокается с ним.

— Пусть у вас все будет хорошо!

— За жениха и невесту! — выкрикивает Скиппи.

— А теперь кое о чем тебя спрошу я, — говорит Том Джефу, отставив рюмку. — Хочу спросить тебя уже давно: она спала с Вартецким или нет?

— И то и другое правдоподобно, — говорит Том. — Тем не менее ты нам не ответил.

Джеф выпивает, чтобы выиграть время. Он уже знает, что скажет Тому, хотя и чувствует, что в этом есть нечто злорадное, почти мстительное.

— Спала.

— Я так и думал, — спокойно говорит Том, но при этом негодующе качает головой.

— Тянулось это годы.

— Годы?!

Том роняет лоб на ладони. Джеф и Скиппи обмениваются взглядами.

— Что ты психуешь? — говорит Скиппи. — Это же доисторические времена.

— Вот потаскуха, — бормочет Том. — Проклятая потаскуха!

Нам, страхолюдинам, остальные люди кажутся не только красивее, но и самоувереннее, умнее, уравновешеннее и в целом счастливее, и мы обычно балдеем, обнаружив, что бывает по-другому. Когда, например, на свадьбе Тома Ева впервые видит Клару, она тотчас замыкается в себе. И я не одна, кому это заметно. Джеф несколько раз спрашивает ее о чем-то, но она не отвечает. Общается только с маленькой Алицей. Мы с несколькими одноклассницами идем к ней поздороваться и, главное, узнать, как она относится к такому скандальному сходству.

— Ну, что ты скажешь на это? — спрашивает Зузана, многозначительно косясь на молодую невесту.

— Ничего не скажу.

— Я не знала, что у тебя есть младшая сестра…

— Ха-ха.

Впрочем, и Клару вид Евы заметно нервирует — она все время поворачивается к ней спиной. Меня посещает мысль, что они ведут себя, как две женщины, которые пришли на вечеринку в одинаковых платьях.

— Хотя она и красива, — говорю я, — но одной основной вещи ей не хватает.

— Какой? — осторожно спрашивает Ева.

— Твоего порядкового номера, что дается при рождении каждому.

Она признательно гладит меня.

Мария добирается с получасовым опозданием (обряд бракосочетания уже кончился, Клара с Томом фотографируются). На подмышках ее желтого платья темные круги. Женщина, что присматривает за Себастьяном, задержалась в пробке, оправдываясь, объясняет она. Нас всех она по очереди обнимает — меня даже первую. Не переставая улыбаться, она все время что-то рассказывает: преподает в первой ступени начальной школы, играет с детьми в Медвежонка Пуфа и ходит на йогу. У нее уже есть новый избранник, но пока она сохраняет дистанцию.

— Все дело в том, что мужики ужасно безответственны, — усмехается она, — сделают женщине пацана, а потом спокойно позволяют бронетранспортеру переехать себя…

Мы растроганно молчим.

— А у вас двоих, надеюсь, полный порядок? — обращается она к Джефу и Еве.

— Ну да, — отвечает, чуть помедлив, Джеф. — У нас — полный.

Ева пожимает плечами. Мы все это видим.

— Когда нет настоящей жизни, все — говно, — заключает Мария.

По радио какая-то обычная попса, и Клара дистанционным пультом усиливает звук. Я раздраженно отрываю взгляд от работ по стилистике за четверть, но она — ноль внимания: лежит на софе «Карланда» и читает журнал «Еllе». Серебряным острием ручки слегка постукивает себя по губам. Вдруг я замечаю, что губы ее шевелятся. Без сомнения, она знает этот дебильный текст наизусть.

Обстановка нашей однокомнатной квартиры — тройной компромисс: прежде всего нужно было согласовать Кларины представления (романтизм девичьих комнатушек, стиль ИКЕА) с моими (оригинальность, минимализм, целесообразность), результат соотнести с финансовыми возможностями и наконец — из вежливости — еще и с несколькими эскизами Фуйковой, которые, учитывая нашу многолетнюю дружбу (как несколько возвышенно она выразилась), она выполнила совершенно безвозмездно.

— Предупреждаю заранее, что квартиры со вкусом наводят на меня скуку, — процитировал я ей Генриха Бёлля.

— Н-да, если обустройство жилища предоставишь ей, скучать тебе не придется, — сказала Фуйкова резко, просмотрев Кларины цветные эскизы на листке в клеточку.

Тем не менее последний год мы скучаем оба (обладаю красотой — и скучаю; никогда не поверил бы, что такое возможно). Мы даже признаемся в этом: вместе вслух раздумываем, кого бы вечером позвать в гости. Когда идем куда-нибудь посидеть, бывает ненамного лучше. Кларины сверстники по большей части раздражают меня, она же с моими друзьями испытывает сходные чувства: обещаю ей образованного, забавного молодого журналиста, а выходит, что с нами весь вечер сидит лысый тридцатилетний тип, который талдычит исключительно о себе или экзаменует ее по истории литературы. И так далее. Литература ей давно осточертела. Ее интересуют вещи, которые откровенно безразличны мне: танцевальная музыка, роликовые коньки, компьютерная графика, снаряжение сноубордиста. Она предъявляет законные права молодости — и я чувствую себя уязвленным. Я пью и учу пить ее; опьянение обнажает в ней диковинное свойство: в постели с шокирующей готовностью она делает абсолютно все, что в приливе вожделения я требую от нее. Мне становится ясно, что рано или поздно она изменит мне. Мы готовим еду, толстеем, занимаемся гимнастикой. Размышляем о сексе втроем, вчетвером и ревнуем того, кто первым предложит это. Лжем себе. Говорим себе правду. Изменяем друг другу. Думаем о разрыве, расходимся и миримся. Наконец — давняя мечта обоих — мы окончательно разводимся.

Авиабилеты невообразимо дешевеют, вчера я попробовал посмотреть это в Интернете. Париж — три тысячи, Лондон — две с половиной. Чему тут удивляться, что к нам летают целые стаи надравшихся британцев, словно это не самолеты, а трамваи. Мельбурн — двенадцать. Десять лет назад Австралия стоила тридцать. Прошлым месяцем Клод написал мне, что я боюсь геев даже из Австралии, потому как теперь, когда билеты стоят сущий пустяк, они и вправду могут нагрянуть. До этого, дескать, он классно летал over the ocean,[33]но на том все и накрылось, а теперь и рядовой мельбурнский библиотекарь может летать туда-сюда, и это сильно напрягает меня. Не моргнув глазом, я отстукал ему, пусть, мол, нормально прилетает, я подожду его с пятью чайными розами в зале прилета, но в следующих трех mailʼах убедительно отговорил его. Когда представил себе, как он сует в чемодан совсем новые плавки, я дико взбесился. Он, в натуре, рассвирепел и отписал мне, чтобы я нашел себе кого-нибудь с Марса: если там открыли воду, может, сыщется и какой пидор, но и тот с бухты-барахты фиг ко мне прилетит. Fuck you! — набил я. Ты ведь это не умеешь, отстукал он тут же. Что правда, то правда: я всегда под кого-нибудь кошу. В классе я изображал прикольщика, в приемной стараюсь имитировать вежливых докторов из американских фильмов, а перед Джефом и Томом корчу из себя настоящего мачо: не хожу за покупками, за собой не убираю и отпускаю непристойности. Ха-ха. Понятно, я не актер и частенько переигрываю, так сказать, выхожу из образа, но думаете, эти два мудака хоть раз заметили это? Они такие тупые, что помогают мне даже девок снимать. Не знаю, что надо было бы мне выкинуть, чтобы до них за эти двадцать пять лет хоть что-то дошло. Самое лучшее — выложить им все начистоту. Но именно этого я сделать никак не могу: если четверть века ты во всю глотку смеешься над анекдотами о пидорах — или даже сам их травишь, — тебе уже трудно признаться, что ты, между прочим, того же сорта. Кстати, Джеф, не говорил ли я тебе, что я педик? Нет, такое просто нельзя представить. Признание может быть, в натуре, слегка запоздалым, но спустя двадцать пять лет — это большой перебор. Иными словами, мне ничего не остается, как тащить дальше свою голубую тележку, хотя, если авиабилеты будут так дико дешеветь, Клод однажды свалится как снег на голову, и я прямиком пойду покупать себе кожаные трузера в обтяжку и розовую рубаху. Но мне еще повезло, блин, что тогда в первом классе я не стал переписываться с кем-то из Советского Союза, а то вместо библиотекаря из Мельбурна прилетел бы голубой сталевар из Кузбасса, и Джефа пришлось бы откачивать.