Таун Даун - Владимир Лорченков

Замечаю, что Малыш молчит, и кафе молчит, и вообще, сердце как-то нехорошо кувыркнулось. Улыбаюсь, хоть и криво. А ты, говорю, недоволен своими приемными родителями, антисемит ты пещерный. У всех нас, Малыш Даун, в этом смысле проблемы. Так что нечего ныть. Ты не исключение. Да, соглашается Малыш Даун. Но полно… хватит об этом. Что ты там говорил? Лаврил Авин – напоминает Малыш Даун. Она ждет нас завтра. Визит замаскируем под перевозку long distance. Только чур, старичок, даже не думай ей присунуть. Торжественно клянусь. Только, спрашиваю, как мы за день смотаемся в Торонто и обратно? Да еще и сегодня погрузить заказ успеем? Не беда, старичок, – смеется Малыш Даун, на глазах превращаясь в пухлого больного младенца с памперсом. Брат-Бобер кое-что подогнал…

* * *

…зелье Братца-Бобра не подводит! Успеваем за день сделать пять погрузок. Рекорд! И день провожу как в калейдоскопе. Как в перемотке кино! Там, где еда изо рта выскакивает и дерьмо обратно в задницу лезет. Оно и верно. Нечего ему на земле делать. Прах к праху! Люди передают меня из рук в руки, из уст в уста. Я – слух, молва, слово Божие. Евангелие. Обо мне шепчутся в грузовиках и одеялах, литературных салонах и вшивых спальнях иммигрантов третьего поколения. Обо мне знают все, исключая место и дату моего рождения, а также некоторые приметы внешности. Если бы я был раввином, меня бы побили камнями. Но я не раввин, так что меня просто обезглавливают. Я лежу на пыльной дороге, и моя голова положена на мою спину в назидание всем остальным… А кому? Никто не знает! Причины моей казни туманны, как и вообще я сам. Малыш Даун полагает, что мир приговорил меня к смерти за изменчивость. С ним не согласен миллионер Брюбль, по чьему скромному мнению, я просто проворовался. Украл кусочек манды! Другие версии не менее экзотичны, хотя так же далеки от действительности, как и первые две. Все дело во мне. Я сам себя приговорил! Этот мир… Я слишком устал в нем быть. Я чересчур обнажен. Моя кожа снята, как у раба, распятого вдоль Аппиевой дороги. Дайте мне воды! Дайте забвения! Я сам себя распял, поделом мне… Но увы. Колонны пыльных и ржавых грузовиков с надписями «Городские перевозки» медленно движутся вдоль меня. Они не в состоянии притормозить. Просто не работают тормоза! Вот так вот, все просто!.. никаких причин, резонов. Кроме вот таких, элементарных. В мелькающих окнах грузовиков я вижу фантомы, химеры, порождение пляски огня в раскаленном воздухе Средиземноморья… посреди которого эта химера и возвышается, наполняя воздух округи ароматом сосен и кедров. Я вижу людей, созданных моим воображением. Вот промелькнул Данила, восемнадцатилетний расист из Астрахани. Мамаша его – алкоголичка, так что парень спиртного в рот не брал. Просто выбирался по утрам на балкон, прикрываясь одеялом, которое раскрасил гуашью, как маскировочный халат, и расстреливал чаек на парковке, которая домами была окаймлена, как средневековый замок – рвами. Паф, паф! Парень ненавидел чаек! Они действовали ему на нервы! Он расстреливал птиц, целясь именно в голову, и особенно радовался, когда ему удавалось попасть в глаз. Паф-паф! Женился он в семнадцать лет и развелся в девятнадцать. Ненавидел негров как физически неполноценных. Еще – инвалидов и просто слабых. У него были все причины так поступать! Парень был само совершенство. Большой, сильный, красивый… Даже жалко, что Сэм его убил. Но у черного Сэма не было выбора. Если речь идет о том, что ты негр, а твой конкурент расист… кто-то просто обязан умереть! Я тоже расист, но рад тому, что умереть пришлось Даниле. Уж больно нравится мне Сэм. А сердце, оно сильнее любых Нюрнбергских расовых законов. Опять же, в каком-то смысле смерть пошла Даниле на пользу. В Монреале слишком много чаек! Борьба парня оказалась обречена изначально. Хоть сто пристрели, еще тысяча прилетит на освободившееся место… Они на берегах Сен-Лорана родятся миллиардами. Прут тестом от теплых дрожжей! Даже белки за ними угнаться не могут! Данила бы сошел с ума, определенно. Здорово, что его убили! Я провожаю его труп – лицо в воду, – штаны спущены… совсем забыл упомянуть, что он и педиков ненавидел!.. – взглядом, чтобы выловить в воде еще одну ладью в виде грузовика. Ба, да это же брат Солнцееда! Парень работал на мусорном производстве, зарабатывал по 35 долларов в час. Но никто, решительно никто не хотел с ним знакомиться. Даже его жена! Вела себя, как с незнакомым человеком. А всего и делов-то, парень сопровождал гигантскую машину, которая вывозила мусор из Монреаля. Бежал рядом с ней, как паж у седла своей синьоры. Он был предан своей мусоровозке! Был ее трубадуром, сочинял в ее честь лэ и баллады. Задача Александра… кажется, так звали бедного уродца… заключалась в том, чтобы вовремя схватить бак с мусором, выставленный на улицу, и рывком опрокинуть его в пасть кузова. В день положено убирать пятьсот баков. Парень умудрялся не только выполнить норму, но и выловить в потоке мусора что-то нужное, полезное. Так его дети обзавелись плавательными костюмами, а жена – новым рабочим столом. Ничего, что на плавках сияли дырочки, а стол косил на одну ногу. По сравнению с Молдавией это все равно рай. Эдем! И уродец Саша, и его обтруханная семья разгуливали по кущам в чем мать родила, прикрываясь лишь старенькими купальными костюмами, выброшенными «кваками» за ненадобностью. Это ужасно бесило Диму-полицейского. Когда Сашу накрыло волной мусора и он так и не вынырнул, захлебнулся, Дима наконец-то получил возможность снова ходить в общественный бассейн в одних только семейных трусах. Как и вся его семья. Плавок они не признавали. И то, что у Саши и его семьи плавки были, больно ударяло по самолюбию Димы. Состоятельные конкуренты! К сожалению, сам Дима подобные траты – он верил, что Саша купил плавки, и немало времени потратил на поиск приличного магазина секонд-хэнд купальных костюмов… – не мог себе позволить. Он как раз выпил пять бутылок коньяка и сел за руль многотонного грузовика, чтобы отвезти в Квебек парочку контейнеров с рельсами. Конечно, его остановили, ведь ехал он задним ходом! Теперь Диму ждал очередной суд, очередные пять миллионов штрафа… В кредит, конечно, в кредит! Поговаривали даже, что Дима не выдержал несоответствия квебекской действительности ожиданиям и поступил как офицер. Застрелился. Но – в рассрочку. По-канадски. Так что после выплаты последнего транша кредита Дима должен упасть, и из дырочки в голове от пули (пока он залепит ее воском, как Одиссей – уши) должны были хлестать кровь и мозги. Но он еще держался. Вот и сейчас – в гигантском Сен-Лоране времени, реке жизни… – он проплывает мимо меня важно, как и полагается полицейскому капитану из Молдавии. Вся семья бултыхается рядом. Миражи… пузыри… надутые моим воображением. Но в белье! Скрывшись за поворотом, они едва не сталкиваются с водителем Жорой. Слышны мат, угрозы… Теплая встреча земляков! Жора суетливо мельтешит по Монреалю, и понять, что только что перед вами в каком-то месте – среди них не бывает публичной библиотеки города, увы – побывал Жора, можно по запаху. Это кожа. Во-первых, грязная Жорина кожа. Во-вторых, кожа куртки. Жора наконец-то смог позволить себе кожаную куртку в Канаде. Эта страна осчастливила его! Он мог сравнить! Он переходил все возможные границы мира между всеми двумястами тридцатью девятью существующими странами мира и десятью непризнанными. Везде его сопровождали жена и дети. Их отлавливали, швыряли в кутузки… Но Жора шел и пер, полз и шатался… пока не взобрался на засранную Джомолунгму холма Монтрояль, наконец! Здесь он осмотрелся, вынул из кармана канадский флаг, начал им размахивать. Устроился на работу к своим же! Стал водителем. Типично молдавская профессия. Водитель важного человека – всегда молдаванин. Я уверен, что кучер-крыс несчастной Золушки тоже был из молдаван! Жора чем-то смахивал на крысу. Полный, хитрый, шустрый. Депрессия иммигранта не постигла его. Ведь у Жоры имелась цель! Поначалу он смог позволить себе кожаную куртку из кусков… а впереди его ждала цельная кожаная куртка! Так что Жора постепенно осуществлял свои планы и пел по утрам гимн Канады. В отличие от лысого прибалта Яна, который уехал из своей Латвии так давно, что забыл даже, как называется ее столица. А ведь у парня там жена… дети… родители, наконец! Ян не помнил их. Монреаль, гигантская помойка Цирцеи, превратила его в несчастную, тощую свинью с 13 долларами в час, которые не позволяли ему умереть с голоду, но и не давали возможности накопить денег, чтобы уехать отсюда, наконец. А рисковать ему не хотелось. Цирцея! Вот настоящее имя Квебека, вот творческий псевдоним Лаврил Авин. Но о ней позже, черная месса в доме певички случилась лишь на следующий день. Итак, Ян. Бедняга выглядел таким нелепым и несуразным, что таким и был, и ездили мы с ним на грузовике следующим образом: парень держался за руль, а скорости переключал ему я. В машине его воняло, как на настоящей помойке: огрызки валялись на слое семечной шелухи, а в углах ютились пустые бутылки с остатками давно выдохшейся «колы». Бабы у него, конечно, не было. Первый признак живого мертвеца – нет бабы. Мужчина, пока он жив, ищет поглубже – нору… манду… присунуть, успокоиться. Эти были мертвы, все. А у кого была баба, тот не трахал ее. Зачем? Вампирам признаки человеческого естества нужны лишь как средство маскировки. Они и были вампиры, картонные, ненастоящие… Пф! Думая о них, я каждый раз вспоминаю поэта из Петербурга, уставшую женщину с косой и письмами, полными отчаяния. Ей показалось, что одна из моих героинь немного ненастоящая. Милая моя, да где вы настоящих людей-то видели? Из сотни тех, что я встречаю в неделю, разве что один-два живы. Да и то, буду честен, они умирают. Находятся в процессе. Остальные же – просто папье-маше. Куклы из дешевого крашеного пластика. Набор штампов, вбитый в голову кукле с дешевой батарейкой и куском соломы. Я не встречал среди людей никого глубже горного ручья, который могу перейти вброд, не замочив колен. Все фальшивое, все симулякр… Самый мой ненастоящий герой – в разы живее так называемого настоящего человека. К злому прибалту Коле, приехавшему из Эстонии, это тоже относится. Он щурился на весь свет с ненавистью и постоянно ругал эстонцев. Что-то у него было с этими эстонцами, какие-то недоразумения. По словам Коли выходило так, что эстонцев создали немцы. Вывели, как скотину! Эстонца ставили в стойло с детства, били палкой, кормили как следует, чтобы мясо его, значит, становилось мраморным… Как у теленка! После определенного возраста его съедали. Обгладывали! Но перед тем эстонец еще работал на немца, обслуживал его… А баба его работала подстилкой у немца. Вот такую теорию об эстонцах выработал эстонец Коля! Как-то его по-другому звали, но я не запомнил… Он был как армянин Нарцесс, которого все звали тоже Колей. Тот появился так же быстро, как и исчез. Вышел на работу в «Эшафодаж», где мы леса вокруг небоскребов ставили. На второй день задумался и свалился с двадцать седьмого этажа. Когда приехала «Скорая» и Колю-армянина стали поднимать с земли, труп бедолаги развалился на части. Как пазлы, которые мои дети собирали. Раз, и осыпался! Ну и скажите на милость, разве он настоящий? Один день. Человек присутствовал в моей жизни ровно день… возник из ниоткуда… после чего исчез, а мешок мусора, оставленный им вместо себя, рассыпался. Мираж! И это – настоящее?.. Коля-эстонец продержался дольше. Курил много травы, которой щедро угощал нашего босса, хитрого канадца Никиту. Тот был из пришибленных с детства. Когда парню стукнуло четырнадцать, мама с папой привезли его в Монреаль из Москвы. Поглядеть на такое чудо съехались все жители Канады… конгресс даже объявили. Поменять один из центров мира на деревню сраную… – а ведь в середине 90-х в Монреале вообще было нечего делать… кризис! Никита с отчаяния начал траву курить и к тридцати годам добился своего. Полностью мозг скурил. Напрочь! Без мозгов ему жилось на чужбине неплохо. Ездил по городу на грузовике и собирал металлические леса, оставленные «Эшафодажем» у зданий. Еще искал иммигрантов, нулевых самых, свежее мясо, и «нанимал» их к квакам за тринадцать в час. Идиоты, включая меня, собирали металл на тридцатиградусном морозе. Никакие перчатки не спасали. Так в ту зиму я второй раз руки обморозил. Иммигрантов выкидывали через неделю. Вот ты строишь планы, рассчитываешь бюджет, исходя из небольшой, но регулярной заработной платы, как советует «Гид по интеграции в квебекское общество»… и не успеешь оглянуться, как уже летишь над Монреалем после хорошего пинка под зад. Внизу переливается искрами река, звонят колокола, мельтешат автомобили. Чудный вид! Чудный… Ничего! Многим еще меньше везло! Про Колю-армянина я уже говорил. Конечно, про него в «Гиде интеграции» нет ни строчки. А что там есть? Мама мыла раму, улыбайтесь, разговаривая с людьми и смотрите собеседнику в глаза, на собеседовании старайтесь не скрещивать руки. Карнеги сраные! Квакам в «Эшафодаже» насрать было, скрещиваю я руки или нет. Им выгодее было отказывать дурачкам, которые случайно забредали к ним со своими резюме, и заплатить местному жулику двадцать долларов в час, чтобы семь он брал себе, а на оставшееся нанимал нас на день-три. С местными бы такой фокус не прошел! Пришлось бы нанимать честно, тратиться на социальные выплаты… страховку… обувь покупать строительную. С нами выгоднее. Выгодно не принимать никого на работу, чтобы потом по субподряду попользовать иммигрантский шлак. Без ответственности! Вечно укуренный Никита стал замечательным посредником в этом. Да и человеком неплохим. Рассказывал про своего отца, писателя-народника. Тот обливается ледяной водой, живет в Ванкувере, и яйца у него еще такие крепкие, что он может ими орехи колоть. Как? Оттягиваешь мошонку, берешь яйца в рот, кладешь между ними орех… и сжимаешь щеки! Вот так! Мы, русские, легких путей не ищем! Ах, да… Конечно, не стоит и добавлять, что парень любил Российскую Федерацию и ненавидел Америку. Сраные пиндосы! Здорово Путин им вломил! Это примиренческая тема… Путин. Считалось, что тебе должно быть не так обидно, если тебе не заплатили за работу или обманули с договором, при условии, что парень, который это проделал, – славный русский парень и у него за Путина душа болит. Как и у тебя. Еще Никита был прекрасный психолог и выдавать деньги (непременно с задержкой, обязательно с отсрочкой – они же крутятся, а месяцем позже отдал – считай, заработал) отправлял мать. Старенькая учительница то ли музыки, то ли литературы поджидала жертв сына у входа в метро «Жорж Ванье», чтобы передать сто… двести долларов… наличными. Все, что могу. Людям неловко кричать на старушку, рассказывать ей, какое говно этот ее сын. Тем более парень никакое не говно. Просто давал уроки интеграции. Намного более, кстати, эффективные, чем в «Гиде» этом сраном. Что за шум? Вот вдали бегает, кудахча, словно курица – его даже и звали Леша-курица – дурачок из Харькова. Почему-то именно этот город оказался изрядным поставщиком самых удивительных личностей, что я встречал в Монреале, но об этом позже. Вечно моргающий истерик с рыхлым, бабским телом, Леша начинал день сводкой новостей «сукраины» и заканчивал сирийскими реляциями. Он обожал болтать об умном оружии, и решающем ударе террористической гидре в брюхо. Звонил на Украину – он говорил «в», это был дружественный Кремлю, но украинец! – выводил из себя родню монологами про необходимость дружить, про нацистов, правосеков, про комплекс старшего брата у русских. Обожал новости про ракетные удары по исламистам! При этом, конечно, отсиживался в Монреале. Это бы еще ничего, но гаденыш отсиживался и в грузовике! Прятался от вещей, ничего не носил! Никак его оттуда было не выманить… разве что начать громко говорить что-то про Украину. Тогда он немедленно вылетал, разгоряченый. Понимал, что попался, сникал. А поздно! На него взваливали вещь, Леша кряхтел, стонал, попердывал. Его презирали решительно все, презирали настолько, что ритуалом стало помочиться на автомобиль Леши перед работой… но он готов был платить унижениями за возможность пофилонить… поработать плохо… Его все чурались, никто не хотел с ним говорить, кроме меня – потому что я всегда был милостив к падшим, с учетом того, что представлял собой одного из них, – и тираспольского еврея Баранкина. С глазами выпуклыми и блестящими, как у возбужденного барана, тот занимался тем, что выписывал клиентам счета на тяжелые вещи, не оплачивая это грузчикам. Зато он был занаших! Против ненаших! Кончилось все тем, что кто-то не выдержал и насрал Баранкину в грузовике. Ничего, вони не прибавилось! Баранкин не мылся, его спутанные сальные волосы прилипли к черепу навечно… Еще харьковского Лешу презирали за жадность – даже в страшные монреальские июли он не покупал себе воды и собирал пустые банки и бутылки, чтобы сдать их в супермаркетах. Когда выдавался нерабочий день, Леша усаживался в Интернете, «проводил исследования». Он узнал, что я писатель, это привело его в восторг! А, что? Нет, при чем тут литература, книги какие-то?! Теперь день начинался словами «как писатель, скажи, происходящее на Украине…». Бедному уродцу в голову не приходило, что всем срать и на него, и на его Украину. Ну, до тех пор, пока я его об этом не просветил. Следом за стратегом Лешей на пианино летит Данила Бубровский. Екатеринбуржский чалдон с лицом невинного ребенка, Бубровский славился тем, что задолжал половине Урала. Проблема его была в том, что он не мог отдавать долги – просто не поднималась рука. Все кончилось для Бубровского плачевно. Убили! Расчленили тело, закопали в лесу. Но иммигрант – человек настырный! Знай наших! Данила воскресил себя усилием воли, собрался с мыслями, перешел границу, упал в трюм парохода и очнулся в Мексике. Здесь его наняли как «русского шеф-повара» в какую-то забегаловку, где Данила жарил в просроченном масле пончики из пластикового теста. Из Мексики удалось перебраться в Канаду, где парень продолжил свои похождения. Доллар в долг там, два здесь… Украина не Россия! То есть, тьфу, Канада не Россия! Здесь за долги не убивали, и Данил распрямил крылья. Конечно, уменьшился и масштаб… Так, задолжал он главным образом складам, по которым передвигал – словно в безумные пятнашки – то барахло, что скидывали клиенты. Например, пианино с поломанной ножкой. Из-за этого пианино он задолжал уже больше десяти тысяч долларов, за что его грызли все его шесть жен. Да, он многоженец, наш Данила! К тому же, очень тщеславный, и, когда узнал от Леши-дурачка, что я пишу книги, предложил мне помочь. Почему-то, стихами Есенина. После – на выбор какую-нибудь историю. Ох, эти истории! Всем казалось, что я буквально горю интересом к их историям. А мне бы из своей выпутаться! Я вежливо отказался… Тогда они попросили упомянуть их в моей книге. Уговор выполнен! Вероятно, имелся в виду другой контекст, но тут уж как в суде – не оговорил деталей, не жалуйся. Больше мне о нем сказать нечего, и я с чистой совестью говорю – пошел нахер, Данила! Пошел нахер, Леша-дурачок.