Восемь бусин на тонкой ниточке - Елена Михалкова

Он раздел ее. Машу не оставляло ощущение, что фотосессия с кадрами этого вечера прекрасно смотрелась бы в каком-нибудь женском журнале. Все происходящее было чуть-чуть ненатуральным… Но она твердо решила наслаждаться действом. В конце концов, не для каждой женщины ее возлюбленный готовит ванну с лепестками роз и варит горячий шоколад.

С этими мыслями Маша погрузилась в воду. К ее сожалению, вода успела остыть, и ей тут же стало холодно. Воронцов, улыбаясь, спросил:

– Как тебе?

Маша из-под лепестков пробулькала что-то невнятное, что можно было расценить как пылкое выражение восторга. Иван удовлетворенно кивнул, бросил: «Я скоро!» – и исчез в направлении кухни.

Маша торопливо добавила горячей воды и почувствовала себя лучше. Некоторое время она лежала, размышляя о том, что ванна с розами ничуть не хуже любимой пижамы… Но потом запах шоколада стал совсем нестерпимым, и Успенская решила, что с купанием можно заканчивать.

Она выбралась из воды и обнаружила, что вся облеплена белыми и розовыми кляксами. Пришлось снимать их и складывать на краешек ванны, а противные лепестки не хотели отлепляться, как будто Маша была обмазана клеем. И они были везде! Даже там, где, казалось, не могли находиться! Словно макака, избавляющаяся от блох, Маша крутилась и вертелась, отдирая чертовы лепесточки.

Наконец последний лепесток перекочевал на бортик ванны, и Маша перевела дух.

Но сюрпризы на этом не закончились.

В дверь просунулось оживленное лицо Вани.

– Надень, пожалуйста, вот это! – попросил он, и на коврик к Машиным ногам упал комплект ее любимого нижнего белья. – Люблю, когда на тебе кружево.

Через пять минут Маша вышла из ванной комнаты. Белье сидело прекрасно, но ее не оставляло ощущение, что она сняла с себя не все лепестки.

Воронцов уже ждал ее с чашкой, в которой благоухал расплавленный шоколад. Маша с подозрением покосилась на чашку. В животе бурчало. Хотелось есть. Ах, если бы в чашке был горячий куриный бульон!..

Впрочем, сойдет и шоколад за неимением другой еды.

– Можно выпить? – чуть натянуто улыбаясь, спросила Маша.

Но Иван с улыбкой покачал головой и многозначительно сказал:

– Он предназначен для другого…

Обмакнул палец в шоколад и провел длинную черту по Машиному телу – от плеча до пупка.

Маша взвилась, как лошадь, которую укусила пчела. Воронцов отскочил в сторону, опрокинул чашку, и шоколад разлился по полу.

– Ты что?! – возмутился он. – Что такое?!

– Ы-ы-ы, – объяснила Маша, с отвращением рассматривая себя.

На коже остался противный липкий след, а белье, чудесное белье фисташкового оттенка, было испорчено жирной шоколадной линией.

– Что – «ы-ы»? – рассерженно передразнил Иван. – Что не так?

Маша вздохнула, села на пол рядом с блестящей лужицей шоколада и задула свечу, которая начала чадить.

– Милый, прости! – огорченно сказала она. – Наверное, я не очень романтична. Ты все замечательно придумал, просто потрясающе!

– Тебе не понравилось, – мрачно констатировал Воронцов.

– Нет-нет, что ты! Мне понравилось! Просто… – Маша вздохнула, собираясь признаться в постыдном желании, – просто я очень хочу есть. И еще мне не очень нравится, когда меня пачкают теплым шоколадом.

– Пачкают? – оскорбленно переспросил Иван. – Может быть, тебе и ванна не понравилась?

Маша хотела неискренне воскликнуть, что очень понравилась. Но почему-то покачала головой и сказала извиняющимся тоном:

– Не очень. Понимаешь, эти лепесточки такие липучие…

Воронцов оборвал ее на полуслове.

– Я понял, – сухо сказал он. – Понял и сделал выводы.

Не обращая внимания на смущенное бормотание Маши, он вытер шоколадную лужицу и ушел в свою комнату.

– Дело во мне! – попыталась исправить положение Маша. – Мне не хватает романтичности…

Но Ваня не ответил. Спина его излучала возмущение и обиду.

Маша осталась одна в окружении десятка горящих свечей. «Ну вот, – укоризненно сказала она себе, – ты все испортила. Неужели так трудно было промолчать и дать ему обмазать тебя этой несчастной коричневой пакостью? Он так старался: готовил шоколад, общипывал розы, зажигал свечи… А ты! Эх…»

Но где-то в глубине души таилась предательская мысль, что все это Воронцов делал, думая больше о себе, чем о ней.

«Могла бы проявить великодушие и дать ему покрасоваться», – заметил внутренний голос.

«Не кажется ли тебе, что не совсем правильно красоваться за мой счет? – возразила Маша. – Между прочим, шоколад чертовски плохо отстирывается. И, в конце концов, я хочу есть!»

«Могла бы и потерпеть, – сообщил внутренний голос и подытожил: – Нечуткая ты женщина, Успенская. И бестактная».

С этим спорить не приходилось.

«Надо убрать свечи, – грустно подумала Маша. – И слить ванну».

Под ней чувствовалось что-то скользкое. Маша поерзала и вытащила то, что и следовало ожидать – сморщенный лепесток красной розы.

После неудавшегося вечера Иван и объявил, что больше – никакой романтики. Ни-ни. Ни грамма.

Маше оставалось только согласиться.

Но в глубине души ей было немножко смешно. Он часто вел себя как большой ребенок: обижался по нелепым поводам, лелеял свою обиду и капризничал. «Незаурядный человек, – объясняла подруга Олеся. – Ему простительно. Подумай о том, что у медали есть и оборотная сторона: с такими людьми никогда не скучно».

Когда-то Маша влюбилась в него именно за детскость, сохраненную до тридцати с лишним лет. Веселый, увлекающийся, экспрессивный Воронцов готов был на любую авантюру, ввязывался в любое приключение – только позови. Он поднимался на Гималаи с альпинистами, увлекался дайвингом, путешествовал автостопом и даже спускался в какие-то пещеры, из которых еле выбрался живым. Его тянуло во все стороны сразу, словно ребенка, который никак не может выбрать, в какую игру ему играть.

Его увлеченность была заразительной. А Маша к тому времени так устала от неудачного брака и послеразводного уныния, что Иван был для нее как глоток свежего воздуха.

Поначалу его недостатки казались ей забавными: такой высокий, такой красивый мужчина – и обижается, словно маленький мальчик. Иван обнаружил полную беспомощность во всем, что касалось бытовой стороны жизни, и Маша умилялась: надо же, такой взрослый – и не знает, как вызвать сантехника, не говоря уже о том, чтобы самому что-нибудь починить. В его квартире вечно что-нибудь было отломано и висело на одном гвозде, ящики падали в самый неподходящий момент, с грохотом подламывались ножки у столетнего стула, а Воронцов только обаятельно улыбался и разводил руками: что поделать, вот такой он, неприспособленный.