Плохой мальчик - Денис Драгунский

Была осень 1956 года. Он отсидел всего десять лет из выданных двадцати пяти. Ему выплатили много денег. Дали еще одну звезду – за высидку лет, как он пошутил в уме. Дали квартиру в новом доме на Ленинском проспекте, но там еще работали маляры, так что пока он жил в гостинице «Москва». Ходил обедать и ужинать в ресторан, приучаясь пользоваться вилкой и ножом, чайной ложечкой и лопаткой для рыбы.

А потом, воскресным утром, надел только что пошитый мундир с золотыми погонами и широким галуном, взял такси и поехал на Большую Черкизовскую. К себе.

Но на всякий случай позвонил из автомата напротив.

Она тут же взяла трубку. Как будто ждала.

– Нина, – сказал он. – Это Витя.

– Сейчас, – сказала она. Он слышал в трубку, как она прошла к двери, плотно ее закрыла и снова вернулась к телефону. – Да, здравствуй.

– Нина, мне вернули честь и свободу. Я здесь. У дома.

– Ах, как торжественно звучит, – тихим низким голосом сказала она. – Один раз ты уже сломал мою жизнь, вот этими разговорами про победу и свободу. Оставил беременную, нищую, жену врага народа. Не смей ломать мне жизнь еще раз.

– Нина, – сказал он, – кто у нас родился?

– У меня родился сын, – сказала она. – У нас с мужем растет сын.

– Нина, я хочу его увидеть, я умоляю тебя…

– Хорошо, – сказала она, помолчав и подумав. – Зайдешь через пять минут. По часам, понял? На две минуты. Но дай мне честное слово.

– Честное слово офицера, – сказал он.

– Через пять минут, понял? – И повесила трубку.

Из подъезда вышел человек в наспех надетом плаще. Сел на лавочку у подъезда, развернул газету и стал читать.

На лестнице почти не пахло кошками, хотя какая-то Мурка мягко шла по щербатым ступенькам.

Дверь была недавно покрашена. Номерок сменили.

Он позвонил. Послышался детский топот. Десятилетний мальчик отворил и закричал:

– Мама, к нам генерал пришел!

– Вам кого, товарищ генерал? – спросила Нина, выйдя в прихожую.

Она была очень красива, особой красотой много переживших, но не сдавшихся женщин. Мать семейства. Хозяйка дома. Ценный специалист на работе. И возлюбленная вон того гражданина, который сейчас сидит на лавочке и читает газету.

– Простите, – забормотал Виктор Иванович, не сводя глаз с мальчика и придумывая какую-то ерунду: – А, простите, полковник Перфилов здесь проживает?

– Нет, – сказала Нина. – Вы ошиблись адресом.

– Да, наверное, – сказал Виктор Иванович и нагнулся к мальчику. – Как тебя звать?

– Коля.

– До свиданья, Коля! Дай пять! Расти большой. Извините.

Рассказав мне эту историю, Виктор Иванович добавил:

– Сильная женщина. Настоящая. Другая бы что-то переиграла, наверное. Все-таки генерал-лейтенант, высокая должность в Генштабе, квартира в новом доме.

– Откуда ей было знать про должность и квартиру? – сказал я.

– Я ей потом звонил пару раз, – сказал Виктор Иванович.

Тридцать семь лет – загадочный срок.

В этом возрасте умерли Пушкин и Рафаэль, например. И еще много кто, не буду перечислять. Потому что все это случайные совпадения. Но я все равно чувствую особость этого срока. Тридцать семь лет – полная, сильная, результативная жизнь.

Так сказать, минимальная протяженность долгой жизни.

Тридцать семь лет назад, то есть целую не очень короткую жизнь тому назад, а именно 6 мая 1972 года, умер мой папа.

Это был очень длинный день, шестое мая того года. Кажется, суббота.

Я помню его во всех подробностях.

Как утром я встал, позавтракал.

Как разговаривал с папой. Мы даже немного поругались. Был повод, увы.

Как потом я собирался на дачу. Звонил друзьям, Андрею и Алику.

Я не помню, как мы с папой прощались.

Наверное, никак. Пока, до завтра. Пока, пока.

Потом поехал к Андрею. Посидели у него, проболтали.

Потом мы пошли встречаться с Аликом. Почему-то на площади Ногина (сейчас это Китай-город). Там мы ждали такси на стоянке. Таксисты не любили ездить за город, и мы ждали такси, которое работает до ночи. Чтобы таксист не отказался везти.

Было примерно шесть часов. А папа уже умер к тому времени. Он умер в одну минуту, от обширного инфаркта. Он умер уже тогда, когда мы с Андреем шли пешком от Столешникова к площади Ногина.

Итак, мы втроем ехали на такси на дачу. А дома были моя мама и шестилетняя сестра. Ну, потом приехали, конечно, родственники.

Только мы вошли и сели, вдруг приходит какой-то старик. Сторож из конторы. Он говорит:

– Вашему отцу плохо, езжайте скорее в Москву, если хотите застать его живым.

А он уже умер два часа как. Или даже три. Это меня так готовили. У нас на даче не было телефона, кто-то (не знаю, кто из родных) позвонил в контору.

Мы сразу подхватились и побежали на дачу к Андрею. У них был телефон.

Звоню, подходит мамина подруга.

– Что случилось? – говорю.

Она говорит:

– Сейчас маму позову.

Мама берет трубку и говорит:

– Папа умер.

Почему эта подруга сама не могла сказать, непонятно.

Ребята вместе со мной поехали назад в Москву. Довезли меня до дома. Там стоит медицинская машина у дверей, человек какой-то гуляет, лысоватую голову опустив. Я сразу понял, что это перевозка и шофер-санитар.

Еще в этот день было много всякого. До рассвета следующего дня.

Если все подробно описывать, выйдет целый том. Мелким шрифтом.

Хочется родиться в другой день и в другой год. Попозже, но не намного. Я не прошу так резко, на тридцать лет моложе, вы что. Немного, я же говорю. Чтоб не в сырую темную зиму, а светлой ясной весною. Не в безнадегу конца сороковых, а в радость начала шестидесятых. Когда Гагарин только полетел и скоро будет коммунизм, и все в это верят. Чтобы другой жизненный заряд.

Родиться не в Москве, а где-то далеко, на юге или на севере.

Раза три или даже пять поменять место жительства. Переезжать вместе с родителями из городка в городок, из школы в школу – новые ребята, новые соседи, все новое, но все равно свое: живешь, очень даже страну под собою чувствуя.

Потом институт по какой-нибудь совсем другой специальности. Не по моей. В точных или естественных науках. Но все равно читать гуманитарные книжки. И говорить о них с друзьями.