Эхо первой любви - Мария Воронова

– А почему Иваницкий не вышел тебя проводить?

– Думаю, он хотел показать, что все же не считает меня желанным гостем и ровней себе. Тонкие, знаешь ли, нюансы.

– Вот и будешь сидеть из-за тонких нюансов, – буркнул Кныш. – Послушай, пока мы здесь с тобой общаемся, можно оформить явку с повинной. А дальше сам знаешь, аффект, то-се, он первый начал. Получишь условный срок, и живи себе спокойно.

– Леша, опомнись! Кого ты пытаешься развести? Какой условный срок, о чем ты? Начнем с того, что в явке с повинной мне надо будет указать, где я скинул пистолет, а я этого не знаю.

– Я не развожу, а реально хочу помочь тебе! – вскипел Леша. – И ты дурак, если этого не понимаешь.

– Понимаю, Леша, – вздохнул Зиганшин, – как бы там ни было, но я понимаю, что ты хочешь мне добра, только я никого не убивал и буду тебе очень благодарен, если ты хотя бы попробуешь немного поработать в этом направлении.

Он без колебаний дал эксперту снять с рук пробы на следы продуктов выстрела и выдал форму, в которой ездил к Иваницкому. Эти следственные действия обнадежили его, но не сильно. Отсутствие следов пороха, смазки и копоти на руках могут свидетельствовать только о том, что он действовал в перчатках, которые потом выбросил или припрятал вместе с оружием. Совершенно естественное поведение человека, который, уходя, надевает куртку и перчатки, не могло насторожить Иваницкого, но, как говорится, не бойся гостя сидящего, бойся гостя стоящего. Надел перчатки, взялся за ручку двери, потом сделал вид, будто что-то забыл, схватил пистолет и выстрелил. Ничего особенного.

Чуть больше надежды Зиганшин возлагал на экспертизу своей формы. Как хорошо, что он поехал к Иваницкому именно в ней, а не в гражданском! Если бы охранник показал, что предполагаемый преступник был в джинсах, куртке и свитере и потом бы даже опознал эти предметы, все равно никакой гарантии, что это именно те самые вещи, а не такие же. Его же не взяли на месте преступления, в чем был, за время, прошедшее с момента убийства до появления у Кныша, Зиганшин мог тысячу раз переодеться и избавиться от одежды со следами пороха, а потом поехать в магазин и купить точно такую же, чтобы предъявить ее следствию.

С формой, к счастью, обстоит дело чуть проще. Зиганшин переоделся в нее в кабинете, прежде чем ехать к Иваницкому, а когда вернулся, то в кабинете же и снял и повесил в шкаф, где она мирно висела до отправки на экспертизу, и оперативный дежурный может это подтвердить. Хотя для суда это тоже не сильный аргумент. Кто гарантирует, что у подполковника полиции всего один комплект форменной одежды и он не подменил ее?

В качестве меры пресечения ему избрали домашний арест, и Зиганшин был за это Леше очень благодарен. По-хорошему, с такими уликами его вполне можно было закрывать, а там уж как судьба, в какую камеру попадешь. Есть такие, в которых полицейскому до утра просто не дожить…

Он заикнулся было о своем деревенском доме, но Кныш только покрутил пальцем у виска, да Мстислав Юрьевич и сам понимал, что это несерьезно. Кто там за ним будет в глухомани следить? Если он надумает бежать, то успеет пересечь границу прежде, чем оперативная группа до него доберется.

Пришлось водворяться в городскую квартиру. Мама, конечно, пришла в ужас, но быстро справилась с собой, и пока шел обыск, распланировала жизнь в новых обстоятельствах. Она решила, что поедет к сыну в деревню и поживет там с детьми и собаками. Ребята еще не оправились после смерти матери, и если узнают, что человек, заменивший им отца, обвиняется в убийстве и может быть посажен в тюрьму, это окажется для них слишком сильным стрессом. Пусть лучше думают, будто Митя уехал в командировку, и не меняют привычного ритма жизни. Совсем скоро Новый год, а с ним и конец четверти, и надо дать детям спокойно доучиться. Мстислав Юрьевич с тоской подумал, как мечтал встретить Новый год радостно впервые за много лет, как облюбовал елку на опушке леса, которую они с детьми и Фридой украсят и положат под нее подарки, вспомнил о коробках с фейерверками, запертых в кладовой, о том, что уже обсудил с Фридой меню и собирался купить гуся заранее. Теперь ничего этого не состоится, и наступающий Новый год почти ничем не будет отличаться от своих предыдущих унылых собратьев, которые он провел в одиночестве, укладываясь спать сразу после поздравления президента. Мама, конечно, приглашала его к себе, но Зиганшин всегда отказывался, сам толком не понимая почему. Не хотел официально признавать себя одиноким, у которого никого нет, кроме матери? Надеялся на чудо? В общем, новогоднюю ночь он много лет подряд проводил один и надеялся, что больше так не будет.

Увы, будет. Мама с Виктором Тимофеевичем останутся с детьми, и Фрида не приедет. Зиганшин чувствовал, что ей стоило большого труда простить ему убийство Реутова, и теперь вряд ли у нее получится поверить, будто жених не виноват. Она благородная девушка, преданная и, кажется, любит его, но нельзя требовать даже у самого чистого и честного человека, чтобы он тебе верил. Это грех, и один из тяжких. Зиганшин вздохнул: даже если его признают невиновным, что при таких уликах, прямо скажем, маловероятно, все равно в душе девушки поселится червячок сомнений, который будет подтачивать их отношения, пока не останется только труха.

Самое хорошее, что он может сделать для Фриды, – это освободить ее от себя. Если бы не чертов Реутов, все было бы иначе! Он случайно оказался не в то время не в том месте и ни в чем не виноват – Фрида поверила бы этому так же безоговорочно, как сейчас верят мама и отчим. Но она знает, что он – убийца. Прикончив Реутова, он преодолел барьер и узнал, что лишение жизни себе подобного в твоей собственной жизни меняет гораздо меньше, чем ты думаешь, пока этого не сделал. Ты по-прежнему ешь, пьешь, дышишь, любишь и ненавидишь, а о преступлении постепенно забываешь. Настолько забываешь, что влюбляешься в девушку и хочешь на ней жениться, и угрызения совести тебя совсем не мучают, а раз так, почему бы не сделать это снова?

Нет, в данных обстоятельствах просить Фриду поверить – все равно что изнасиловать.

Он равнодушно просидел в кухне, пока шел обыск, только держал маму за руку, а она улыбалась через силу, ерошила ему волосы и приговаривала, что, слава богу, хорошая хозяйка и ей не стыдно от того, что посторонние люди суют нос во все углы. Наоборот, даже приятно похвастаться безукоризненно чистым жилищем. Мама ни разу не упомянула Лену и не сказала, что предупреждала сына не связываться снова с ней, за что Зиганшин был ей очень благодарен. Для него думать сейчас о Лене было все равно что накусывать больной зуб.

Как опытный полицейский он прикинул другие версии: реалистичным, но не очень убедительным вариантом представлялось, что Иваницкого убил охранник. Сам испортил систему видеонаблюдения, чтобы по ней нельзя было установить его передвижения, убил хозяина сразу после отъезда Зиганшина, выкинул оружие где-нибудь в паре километров от дома, выждал положенное время и позвонил в полицию.

Технически вполне возможно, только зачем? Что ему сделал Иваницкий? Только если он действовал в чьих-то интересах? Лена заплатила или конкуренты по бизнесу? Но нельзя же просто подойти к человеку и сказать: «Эй, друг, сколько ты хочешь за убийство своего работодателя?» Впрочем, Леша человек грамотный и наверняка отработал эту версию: выяснил стаж работы, характеристику охранника, взял у него материал на следы продуктов выстрела.