Змеи, драконы и родственники - Олег Угрюмов

Жабодыщенко внезапно заинтересовался:

— Звыняйте мене, мату ею, за дурный вопрос, а хто ваши батьки та де вони зараз?

Пульхерия даже растерялась на секунду, но затем зашипела с удвоенной яростью:

— А не твое собачье дело! Молод еще, чтоб такие вопросы задавать незнакомым людям, молоко на губах не обсохло. Ты вон лучше на себя погляди, весь грязный, непричесанный, небритый, мать дома, поди, всю извел такими вот вопросами, а теперь ко мне пристаешь!

Сидорчук поддержал боевого товарища:

— Чого це вы так разлютылысь? Мыкола добрый вопрос задав, до того нам всим интересно, хто ваши батьки.

Пульхерия сверкнула глазками:

— И ты туда же, негодник! Постыдился бы у бабушки такое спрашивать! То, что ты еще не выучил, я уже забыть успела.

Салонюк тревожно выглянул из-за широкой спины Перукарникова:

— Выдно, що кума пирогы пикла, бо и ворота в тисти.

Змеебабушка взъярилась:

— Ты мне поязви, поязви! За старшого здесь поставленный, а спрятался, как малец под стол!

Салонюк философски отвечал:

— Каждый командир в лихую годину повинен держать себе в руках та ховатыся в якой-небудь фортеци.

Сиязбовна, напирая на Перукарникова, грозила ему крохотными кулачками:

— Вот я до тебя доберусь, ох доберусь!

Сидорчук, приходя на помощь другу, ее утихомиривал:

— Спокийно, мамо, спокийно, мы не в очереди за ковбасой!

Перукарников едва не свалился в реку, отступая от доведенной до белого каления змеебабушки:

— Вам бы против фашистских танков применить свой неистовый натиск, так Красной Армии и делать было бы нечего на фронте.

Сиязбовна стучала хвостом по земле, шипела и сучила всеми парами ножек:

— Ты мне поостри, пошути! Мал еще распоряжаться, где мне напор применять!

Тут и случилось самое неожиданное. Обычно изо всех бойцов партизанского отряда Микола Жабодыщенко был самым миролюбивым, потому что всякие там схватки с врагами, сражения и борьба отвлекали от отдыха и вкусной, здоровой пищи. Нельзя сказать, что характер у него был кроткий и незлобивый, но для решительных действий ему требовалась очень серьезная причина.

Появление Пульхерии Сиязбовны ввергло его в замешательство гораздо сильнее, нежели его друзей. Если кто и мог противостоять вредной змеебабушке в открытом бою, то скорее всего Перукарников или Сидорчук. Поэтому все несказанно удивились, когда Жабодыщенко, поплевав на ладони, ухватил кикимору за извивающийся хвост и потащил ее в сторону папоротников, приговаривая:

— Мамо, вам так нервувать не можна, бо припадок зробыться, чи щось таке. Вы отдохните трохы.

Пульхерия завизжала:

— Ой-ой-ой! А ну, оставь мой хвост в покое, у меня поясница болит! Со мной произведение сделаться может!

Салонюк снова высунулся из-за спин Перукарникова и Сидорчука:

— Жабодыщенко, тикай гэть, поки вона не вкусыла!

Микола же, краснея и слегка попыхивая, отвечал:

— Не вкусить, я по цим дилам специалист, ще в дитинстве у лису змий ловив.

Салонюк, тревожно озираясь то на Перукарникова, то на Сидорчука, не унимался:

— Шо вин каже, ну шо вин каже? Яке дитинство, який лис, це ж тоби не вужик, це велетеньска кикимора! Скорише видчепись вид ней!

Маметов заглянул командиру в лицо и понимающе закивал:

— Однако, зверя, моя быть права?

Салонюк ответил молящим взглядом, которому позавидовал бы любой шекспировский персонаж:

— Маметов! Уйди от греха подальше, бо вбью, як Тарас Бульба — свого сына!

Как ни наивен был узбекский боец, но и он умел улавливать ноты недовольства в голосе своего командира. Он отбежал в заросли папоротника и с безопасного расстояния закричал:

— Все, все, моя никто не мешать!

Сидорчук поглядел-поглядел на это светопреставление (в музее он как-то видел картину «Святой Георгий со змеем». Чего святой Георгий не поделил с бедным Змеем Горынычем, он не знал, однако выглядело это приблизительно так же, как и борьба Жабодыщенко с кикиморой. Бывает же такое!) и обеспокоился:

— Микола, тикай, бо у нее вже очи червони, зараз укусить!

Жабодыщенко, уже багровый от нечеловеческого напряжения, продолжал волочь в лес извивающуюся Пульхерию:

— Клин клином вышибають, зараз я сердитый! У мене вид бабусиной балаканины ухудшилось пищеварение, я цих дурнуватых баек ще в дитинстви наслухався, бо у мене и бабусь, и дидусив, и вчителив було багато.

Пульхерия сообразила, что угрозы тут не помогут. Пора переходить к уговорам:

— Прекрати издеваться над бабушкой, — взмолилась она, — оставь мой хвост в покое, у меня радикулит, я старый больной человек! Я никому не желаю зла, отпусти меня! Я вам еще пригожусь!

Салонюк нахмурился:

— Що вона цим хоче сказать? Щось тут недобре.

Сидорчук с невинным видом, так что осталось загадкой, шутил он тогда или нет, предположил:

— Може, вона и е маты фюрера, я завжды ее такою себе представлял. — Он помолчал несколько секунд, затем, как бы оправдываясь, добавил: — Стара несчастна жинка, трохы балакуча.

Салонюк еще сильнее нахмурился и вгляделся в облик Пульхерии:

— Та ни, портретного сходства нема.

Из папоротников высунулась голова Маметова:

— Товарища командира, можна Маметов мама-фюрер чай угощать?

Перукарников с Сидорчуком приготовились ловить Салонюка за руки, если тот начнет убивать Маметова, но он ответил на удивление спокойно:

— Прыгощай, якщо есть желание, та скажить Жабодыщенко, шоб кинчав дурня валять та починав строить плот, бо дотемна не успиемо видчалиты.

С этими словами он развернулся и заторопился вниз, к реке, чтобы умыться и поразмышлять в тишине, не потому ли Ганнибал мучился в Альпах со слонами, что у него в армии был такой же любитель животных, как Маметов. Дело в том, что Салонюк был по самую макушку набит историческими сведениями из жизни великих стратегов.

А еще — поведаем мы по большому секрету, ибо эти мысли строго наказуемы — где-то в самой глубине души Тарас мечтал встретить хотя бы одного немца. И хотя он не признался бы в этом даже под угрозой расстрела, но что-то подсказывает нам, что после папуасов, коммивояжеров и Пульхерии Сиязбовны немецко-фашистские захватчики показались бы ему родными людьми.

— Итак, — спрашивает врач, — вы утверждаете, что каждую ночь вам снится страшное чудовище, которое кричит, бьет вас половником и всячески издевается. Но, надеюсь, когда вы просыпаетесь, оно исчезает?