Жестокий наезд - Вячеслав Денисов

И я, как всегда, иду.

78-13-18.

Бормочу эти цифры, как заклятие, весь день. Уже давно пора понять, что я их не забуду, но что-то внутри меня вновь и вновь выбрасывает в сознание эту незамысловатую комбинацию. В конце концов, есть только один способ избавиться от этого наваждения.

Снимаю с телефона трубку. Мой первый звонок – в РОВД. Неловко каждый раз отвлекать по пустякам Земцова. Кое-что иногда можно сделать и самому.

Ответил помощник дежурного, Волокитин. Его я не знаю, поэтому представляюсь и прошу пригласить дежурного по отделу. Пока нерасторопный сержант отрывает зад от стула и плетется к майору Фирсову, я смотрю, как мой секретарь заваривает кофе. Две ложки кофе, ложка сахара, два «булька» молока из пакета.

– Дежурный по Центральному РОВД майор Фирсов.

– Дима, здравствуй, это Струге.

– А-а-а! Антон Павлович! Какими судьбами?

– Дима, дай мне «дорожку» на сегодня.

«Дорожка» – это пароль, без которого в Информационном центре или в Адресном бюро с тобой не станут разговаривать, если ты даже представишься министром внутренних дел.

– А зачем «дорожку»? – удивляется Фирсов. – Давайте я сам узнаю все, что нужно!

– Э-э, нет, брат мент. А вдруг, когда тебя кто-нибудь спросит, ты вспомнишь этот телефонный номер? Я в судьи, брат Фирсов, из прокуратуры пришел, а не из юротдела аэропорта. Не в обиду Николаеву будет сказано.

– Тогда – «Вилюй».

– Тогда прощай, брат Фирсов.

Набираю номер АБ, снова представляюсь, называю пароль и начинаю ждать. Вот так, позвонив корефану в милицию, любой гражданин Российской Федерации может стать обладателем информации конфиденциальной, а порой и секретной. Все просто, как два пальца об асфальт...

Номер телефона зарегистрирован... в Терновском православном храме имени Николая Чудотворца. Пардон, просто – Николая Чудотворца. Забыв поблагодарить оператора и по привычке сказать ей о том, что она сегодня прекрасно выглядит, я кладу трубку. Наверное, мое лицо излучает такую волну сирости и убогости, что Алла интересуется:

– Я сахара мало положила, да, Антон Павлович?..

– Не знаю, – глупо отвечаю я. – Еще не пил.

Вот те раз...

Изварин с перерезанным горлом, расстрелянный Зотов, терновские бандиты во главе с неугомонным Басей, наркотики, контрабанда, поносный кинолог... Все это можно уместить в рамки общего умысла масштабного преступления. Но едва в этот список попадает храм, все в одночасье становится загадочным, как поведение Макса, унюхавшего в «КамАЗе» фуфайки...

Изварин и церковь. Зачем он носил в кармане номер телефона храма?

Когда я последний раз был в церкви? Я задумался. Последний раз в церкви я был... Я никогда не был в церкви. Имя бога нашего я упоминаю в своей речи часто. Всуе, греша. И постоянно всевышнего о чем-то прошу. Либо – что-то сделать, либо, наоборот, не делать.

– Алла, у нас все готово на завтрашний день?

Она отвечает, что да. Заодно, глядя на то, как я в половине пятого одеваюсь, машинально интересуется:

– А вы куда??

– В церковь.

– Куда?!

Я ее понимаю.

– В церковь. Если Николаев спросит, так и скажи. Помолился-де да в храм отправился.

Алла глотает сухой комок, я выхожу за дверь. Ну вот, забыл и с Аллой попрощаться. Однако меня тоже нужно иногда понимать.

– Бабушка, мне бы с батюшкой встретиться...

– Ты, мил-человек, сначала шапку сыми, а потом разговаривай. – Тетка в синем халате и шелковой косынке разговаривала со мной сухо, но без злости. Слуги божьи – не вахтерши в женском общежитии. Они, в отличие от последних, понимают, что если мужик пришел – значит великая потребность имеется.

– И крест на себя наложи, – продолжает поучать она. – Да как ты крестишься, малахольный, прости господи!..

Это – тоже без злобы. Однако удивление присутствует. А чему удивляться?! Как накладывают на себя крест, я видел лишь в фильме Копполы.

– Справа налево нужно. – И старушка показывает как.

Отмахав, как она требовала, я повторил просьбу.

– Иди к аналою, отец Вячеслав сейчас выйдет.

– А что ему сказать?

– Кому?..

– Аналою.

Тетка разворачивает меня спиной к себе. Обычно в таких случаях ждут пинка. Но я в это не верю – в храме все-таки...

– Столик видишь?

– Вижу.

– Вот это и есть аналой. Ступай туда.

Я родился в семье атеистов и, если сказать честно, никогда верующих не понимал. Мои мольбы были лишь подспудным пониманием необходимости попросить у кого-то помощи. Наверное, для того, чтобы к чувству привыкнуть, нужно какое-то время. Я пока не готов к этому. Я смотрю на окружающие меня лики, писания на церковно-славянском языке, и ничего, кроме умиления и восхищения красотой, у меня это не вызывает. Это другое чувство, земное. К которому привыкать не нужно.

Дверь в углу иконостаса распахнулась, и мне навстречу вышел огромный мужик с бородой, как у Льва Толстого. Черная ряса до пят, поверх нее лежит большой серебряный крест...

Он остановился около меня, смиренно наклонив в сторону голову. Он ждал моих слов, а я не знал, какие здесь слова уместны. Он помог.

– Я отец Вячеслав. Мне передали, что мною интересуется кто-то из прихожан.

Вот я уже и в «приходе». А до этого момента это слово вызывало у меня только одни ассоциации...

– Мне нужно... – Как объяснить батюшке, что мне нужно?! – Мне нужно причаститься.

Отец Вячеслав внимательно посмотрел на меня, слегка шевельнул бородой и уточнил:

– В смысле – исповедаться?

Знать бы, в чем разница...

– Да.

Я думал, он посадит меня в одну камеру-одиночку, сам сядет в другую, откроет зарешеченное окошечко (я хорошо помню «Крестного отца») и скажет: «Говори, сын мой». Вместо этого провел меня куда-то за иконостас, усадил на деревянный стул и произнес:

– Я слушаю тебя, раб божий. Сними тяжесть с души, покайся.

Я уселся поудобнее и стал излагать. Чем дольше я говорил, тем больше у меня возникало сомнений в том, что я каюсь.

– Понимаете, отец Вячеслав, со мной в последнее время происходят странные вещи. Я пытаюсь рассудить людей земным законом. Он отличается от суда божьего тем, что не умеет прощать. Он часто карает невинных, позволяя виновным здравствовать и процветать. Я вершу этот суд и хочу знать, во что это мне обернется на суде верховном... – Я кашлянул и поправился. – На высшем.

– Ты вершишь суд государственный именем государственным. И поставлен на то законом мирским. В чем же твоя вина, если ты казнишь невинных этим законом и оправдываешь виновных? – Отче смотрел на меня и, кажется, понимал, что я прихожанин не обычный. – Уйди же, если считаешь это виною. И никто тебя не осудит.