Американский голиаф - Харви Джейкобс

– Осторожнее, Пальчужка. Мое терпение может лопнуть.

– И не только терпение.

– Вы осмелились намекнуть, что Барнум тучен? Вы тупица.

– Неужели не слыхали? В своем затворничестве Барнум стал тучной тупой тушей.

– В затворничестве? Я выдающаяся фигура. Кто только не повторял моих слов!

– Фигура у вас выдающаяся, сэр, с этим я не спорю. Однако слова и слава быстро изнашиваются. Вас могут знать в вашей провинции, но у Нью-Йорка короткая память.

– Если в свои преклонные года я обхожусь без поклонников и преклонения, значит ли это, что меня забыли?

– Нет, вашу исполинскую фигуру они будут вспоминать еще долго, Ф.Т. Однако фигура уже не та, что была раньше. И кстати, об исполинских фигурах…

– Не надо, Пальчужка. – Барнум подергал Пальчика за редеющие волосы. – Я пока умею читать ваши мысли, хоть они и мелковаты. Не о Кардиффском ли исполине вы намерены поговорить?

– Значит, Барнум гоняется за новостями, вместо того чтобы творить их самому?

– Я в курсе текущих событий, – сказал Барнум.

– А когда вы читали об окаменевшем исполине, сие странное событие не изменило курс жидкости, текущей в ваших обширных кишках?

– Признаться, Пальчужка, там произошел спазм.

– М-да, – проговорил Генерал. – Я бы сказал, что там произошли спазм, спертость и спекание.

– Вы моя кукла, сэр. Вы говорите то, что хочу я.

– Кукла говорит, что газовый мешок Барнума слишком крепко привязан к прошлому и не может подняться.

– Правда? – Барнум хлопнул Генерала по ляжкам. – А что бы вы сказали, если бы я сказал, что отправил своего посла с секретным поручением к одной твердокаменной персоне?

– Если б Барнум так сказал, я б его расцеловал.

– Тогда он не станет так говорить.

– Возможно ли, сэр, чтобы ваше воскрешение было столь близко?

– Возможно, и Генерала-с-Пальчика также. Если его расписание не слишком плотно.

Барнум хлопнул в генеральские ладоши.

– Я слыхал, у Генерала расписаны все танцы, – сказал Пальчик. – От предложений нет отбоя.

– Жаль, но что поделаешь? С Голиафом готовы вальсировать множество мелких мужчин.

– Но среди них вы не найдете ни одного столь же грациозного.

– Увы, это правда, – сказал Барнум. – Как ни тяжело признать. А теперь, Пальчужка, обедать с нами будете?

– Я оголодал в пути. Готов съесть блоху.

– Для вас в меню найдется и блоха, – сказал Барнум, поднимая гостя в воздух. – Господи, до чего приятно видеть вас в добром здравии, Пальчик, и в такой хорошей форме.

– Столь же радостно наблюдать, как вы не пасуете даже на выпасе, Ф. Т. За последний месяц вы ничуть не изменились.

– Чего-нибудь освежающего для аппетита, Генерал? Капля портвейна наведет порядок в ваших частях?

– Мои части в боевом порядке, мистер Барнум.

Барнум разлил вино в уотерфордовский хрусталь.

– За библейского колосса и его судьбу-малютку.

– Не больше и не меньше, – ответил Пальчик, поднимая бокал.

Джордж Халл сидел в кухне у Ньюэллов, просматривая гроссбух, куда Чурба записывал расход и приход. Цифры ласкали взор сильнее, чем Джордж мог представить.

Он очень старался не показывать слишком открыто своей радости.

– Впечатляет, – сказал Джордж.

– Все текут денежки да текут, – ответил Чурба. – Такое творится, трудно поверить.

– Это только начало, – сказал Джордж. – Верхушка айсберга.

– Одна печаль – Александр. Ни знака, ни следа. Мальчик всего этого просто не вынес. Берта совсем извелась. Думает, Александр рванул в Глостер наниматься моряком.

– Ну, морская жизнь – не самая худшая.

– Он всегда был трудным ребенком. Надо было тебе приехать раньше, Джордж. Поговорил бы с ним про все это. Тебя бы он послушал. Берта боится, что он утонет.

– Пора твоему Александру побродить по свету. Все с ним хорошо и даже замечательно. Вот увидишь, что я правду говорю. Заявится в один прекрасный день с чучелом кита за спиной.

– Аминь. А твое семейство? Как они?

– Отец – отлично. Полон планов. Бен с Лореттой в Нью-Йорке, возводят на Манхэттене хоромы – «Хумидор Халлов».

– И никто не знает, что мы тут затеяли? Даже Анжелика?

– Никто, даже Анжелика. Надеюсь, Берта не проговорится.

– Берта про исполина и двух слов не скажет. Странная она женщина. Вроде бы здесь, а вроде где-то еще. Знает и не знает. То есть все она знает, но я понятия не имею, что она об этом думает. Берту так просто не поймаешь.

– Что ж, пока все хорошо.

– Лучше, чем хорошо. Вчера ездил в Сиракьюс, положил на счет шесть тысяч долларов. Шесть тысяч долларов. Когда ты думаешь резать этот пирог?

– Не сейчас, Чурба.

– Доверчивый ты человек.

– Будешь считать, что твое, а что мое, добавь себе еще пять процентов. Ты их заслужил.

– Джордж, я рад это слышать. Пятнадцать процентов справедливее, чем десять, если считать, сколько я вложил труда.

– Только имей в виду, мне нужно заплатить и другим людям тоже. Я не буду называть имен, но не думай, что Джордж Халл жадничает.

– А когда я что думал? Это твоя затея, и слава богу. С тех пор как это чудо расписали в газетах, деньги текут так быстро, что я не успеваю считать. Мы поставили три новые кормушки и продали все, что у нас было. От устриц до овса, от сидра до молока.

– Я знал, что мы оторвем хороший кусок, но не думал, что такой большой и так быстро. И что все эти хищники так скоро сюда слетятся.

– Кто только не предлагает мне его продать. В последний раз давали тридцать семь с половиной тысяч за три четверти партнерства. По мне, так это больше денег, чем вообще бывает на свете. Может, пора думать, чтобы выпустить акции.

– Вся Америка только и мечтает посмотреть на окаменевшего человека.

– Но нельзя же, чтобы все они заявились ко мне на ферму, Джордж.

– Зато можно самим к ним заявиться. До того как ляжет снег, мы отправим Голиафа в Сиракьюс. Найдешь для него подходящий зал. А весной в Нью-Йорк. Потом, наверное, в Бостон. А после…

– Даже и не знаю, Джордж. Даже и не знаю. Ты хочешь, чтоб я по гроб жизни катался за каменным мужиком.

Джордж захлопнул гроссбух и потряс им у Чурбы перед носом:

– Как только тебе захочется сойти с поезда, просто скажи мне.