Русский капитан - Владислав Шурыгин

Сколько они меня били — не помню — сознание я потеряла. А пришла в себя — Ваха надо мной стоит. Он своих боевиков разогнал. Наорал на них. Дождался пока я на ноги встану. Посмотрел на меня и говорит: «Жаль я тебя вчера не пристрелил! Не мучалась бы так сегодня».

А я зуб выбитый выплюнула ему под ноги и говорю — «Ну так пристрели, гад, если ты такой добрый! Сделай милость. Мне теперь всё равно…»

Он покривился. Расстегнул кобуру на поясе, но потом опять застегнул.

«Живи! — говорит. — Ты свою жизнь у нас выкупила. Уматывай отсюда. Завтра приходи. Нас здесь уже не будет. Сына похоронишь. Держи вот, на похороны!» — и сунул мне за шиворот деньги…

Потом взял меня за воротник, дотащил до ворот и вытолкнул на улицу.

«Уходи! А то сына некому хоронить будет…»

Монетка рукавом пальто утёрла слёзы.

…Вот так я сыночков своих и потеряла! — Уже буднично, почти спокойно закончила она. — Всех предала. Расстреляйте меня!

…Потрясённые рассказом мы долго молчали. Наконец Снегов встал из-за стола. Повернулся ко мне.

— Дрёмов, — В голосе ротного я впервые за эти дни услышал растерянность —…отведи женщину в бытовку. Поставь у дверей часового. Пусть глаз с неё не спускает. Бойцам не слова. Часового лично проинструктируй. Придумай что-нибудь. Но что бы язык за зубами держал. И проверь посты. А мы тут покумекаем, что дальше с ней делать…

Когда я вернулся, в нашем подвале сидел комбат и Надеждин, вытянувшись перед Шишковым как школьник на уроке, докладывал:

— … «Морпехи» подтвердили. Был у них старшина второй статьи Игорь Монетка. Добровольцем вызвался в Чечню. Мол, местный, город отлично знает. Он у них замкомвзвода разведки был. Вчера погиб. Пробивал коридор для окружённой роты, да сам с отделением под пулемёт попал. Тело вынесли с поля боя только сегодня утром. Они спросили, почему мы интересуемся. Я сказал, что его документы местные жители нашли. Не стал им про мать рассказывать…

…Монетка идёт впереди меня метрах в трёх.

…Собственно говоря, мы уже пришли. Глухой тупик какого-то двора упирается в полуобваленную кирпичную стену. За ней какие-то частные дома. У одного её края воронка от снаряда. Даже могилу копать не надо.

— Стой!

Услышав команду, она замирает, и как от удара испуганно втягивая голову в плечи:

— Погоди немного! Молитву можно прочитать?

— Читай, если хочешь.

Несколько секунд она стоит, замерев как манекен, наконец, собирается силами.

— Господи, как же она начинается? Иже еси на небесех…

Я смотрю на её спину. Где-то неподалёку ахает разрыв мины. Вздрагивает под ногами земля. Монетка инстинктивно вжимает голову в плечи.

Что этой бредовой войне эта женщина с её мёртвыми сыновьями? Не первая и не последняя жертва. Зачерстветь бы пора, укрыть душу за спасительной коростой бесчувствия, да всё не выходит. Вот и сейчас стою и думаю об этой женщине.

Что сейчас твориться в её душе? Действительно она ждёт встречи с сыновьями и молитвой хочет облегчить свои последние мгновения, или по великому инстинкту жизни пытается растянуть эти секунды. Кто знает…

…Комбат не стал докладывать в штаб полка о Монетке. Что докладывать — и так всё ясно. Погибших не вернёшь. Отправлять её некуда. Ни тюрьмы, ни судей, ни прокуроров, ни адвокатов в этом распадающемся, гниющем заживо городе нет. Мы все здесь и судьи и подсудимые. Каждого из нас ждёт свой суд.

— …Ныне присно и во веки веков! Аминь! — она замолкает и напряжённо замирает, ожидая конца.

— Всё? — Спрашиваю я её.

— Всё… — Чуть помедлив, отвечает она. — Можешь стрелять.

…Могу. Но приказ был другой.

Рано утром меня разбудил посыльный. Ротный приказал прибыть к нему.

…Честно говоря, я не люблю, когда вот так поднимают. Не к добру это обычно. К тому же сразу понял, по какому поводу меня вызывает Снегов. Монетка у нас осталась под охраной. И ничего хорошего от этого вызова я не ждал. Думал, сейчас прикажут в расход её вывести.

Так уж сложилось, что в роте я этим занимаюсь, как самый старший по возрасту. Есть ещё, правда, Золотарёв, он даже старше меня на год, но тот сразу наотрез отказался. Мол, его дело «бэха». Офицерам не положено. У них честь… «Срочников» на такое дело тоже не пошлёшь. Тут надо нервы иметь. А я что — прапорщик…

Пока шёл даже посчитать успел, что четвёртой она у меня будет…

«Отведи её…» — Для непосвящённых — обычная, ничего не значащая фраза. Но на языке этой войны — приговор окончательный и обжалованию не подлежащий. И жизни после него — до ближайшей ямы…

Но Снегов был неожиданно многословен:

— В общем так, Дрёмов, пока бойцы спят, забирай женщину, выведи её подальше из расположения и пусть идёт на все четыре стороны! Да, и скажи ей, что тело старшего сына в Моздок вывезли. Там он сейчас…»

Я даже удивился:

— Отпустить? Она же наших в засаду затащила. Её судить надо…

— И кто её будет судить? — Вдруг вызверился ротный. — Ты что ли? Или я? Или может её в Москву в наручниках отправить? К Ельцину в Кремль. Она сама себя уже осудила. Навечно. Всё! Кончай базар и выполняй приказ! Чтоб через десять минут её здесь не было…

…Так, что про «стрелять» мне ротный ничего не говорил.

— Уходи!

Она медленно поворачивается ко мне.

Белое бледное лицо.

— Я хочу умереть.

— Извини. Это не ко мне. Ищи свою смерть в другом месте.

— Но тебе же приказали меня расстрелять! — растерянно шепчет она.

— Мне приказали вывести тебя из расположения батальона и отпустить. И я приказ выполнил. Давай, уматывай на все четыре стороны! — Я нарочно говорю грубо. Не хочу долго объясняться. Я смотрю на неё, и странная смесь чувств бродит в душе. Жалость, презрение, злость на самого себя. Почему мне всегда достаётся самая грязная работа? А ещё мне почему-то стыдно. Словно я виноват в том, что сыновья её мертвы. Может быть и виноват! Не влезь мы в этот город, может всё по другому было. Только что теперь гадать…

Монетка молча смотрит на меня, и я не выдерживаю её взгляда, отвожу глаза. Потом она отворачивается и, ссутулившись, бредёт к пролому в стене, и я вижу, как страшно постарела она за эти сутки. Старуха…

— Подожди! — Я вдруг вспоминаю слова ротного. Она останавливается, но не оборачивается. — Это…, в общем, сына твоего старшего отправили в Моздок. Там морг. В Моздок добирайся.

Услышав про сына, она замирает и несколько секунд стоит неподвижно как манекен. А потом вдруг как кукла — неуклюже, медленно и мертвенно бредёт к пролому.

— …Огонёк, Дрёма… — доносится до меня её незнакомый неожиданно мягкий, ласковый голос. — Пора вставать! В школу опоздаете…