Канун - Михаил Зуев

Две первые встречи с Олафом оставили у Дока смешанное впечатление. Не то чтобы отрицательное, но и до позитива было, прямо говоря, далеко. Разговоры о судьбах мира однозначно насторожили. Что-то странное было в манерах Олафа: в его речи, в его жестикуляции, вообще в его поведении. Один старый приятель Дока как-то сказал: знаешь, есть такой тип людей – «профессиональные обаяшки». Из них часто получаются неплохие телеведущие, актеры, вообще люди профессий, связанных с публичными выступлениями. Но вот их зашкаливающая «сверхискренность» вряд ли оставляет у думающего человека приятное впечатление.

Честно говоря, Олаф не был похож на «обаяшку», однако круг вопросов, что он обсуждал с Доком, выходил за рамки обычной, ни к чему не обязывающей беседы на море под полуденным солнцем. Кроме того, его реплика о возрасте вызвала у Дока удивление. Док был человеком дела, весьма пунктуальным и конкретным. За свою не такую уже короткую жизнь он видел разных людей, и, что важно, людей в очень разных жизненных обстоятельствах. Поэтому в людях он разбирался хорошо – для создателей и владельцев бизнесов это качество одно из основополагающих; те, кто им не обладают, рано или поздно своих бизнесов лишаются, и исключений тут не бывает. Но Олаф – Олаф вообще был «перпендикулярен» рабочей классификации «человеков», созданной для себя Доком. Поэтому, чтобы понять, кто перед ним, у Дока оставалась самая последняя и самая важная возможность – задать ему несколько прямых вопросов.

В следующий раз, когда они снова сидели в маленьком ресторанчике, в том же, где и в первый вечер, вдали от прибрежной суеты, Док, глядя в глаза Олафу, их и задал.

– Олаф! У меня есть три простых вопроса: почему – я, что хотите вы, и – кто вы? Полагаю, настало время выслушать ваши ответы.

Олаф не стал изображать излишнюю любезность или неземную радость от услышанного. Выражение его лица было спокойным и совершенно будничным.

– Почему – вы? Это самый простой вопрос из трех. Вы были в опасности. Вы могли утонуть. Я мог этого не допустить, и не допустил. Однако это лишь поверхностный уровень моего ответа и моей мотивации в отношении вас. Я полагаю, и не безосновательно, что к моменту нашей встречи вы представляли собой человека потерянного.

– Забавно. И где я, по-вашему, потерялся? – Док не ожидал такого поворота и слегка совершенно рефлекторно «ощетинился».

– Думаю, – Олаф взял короткую паузу, – вы потерялись в жизни.

– Ха, так мы оба не чужды Данте? «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…»[43] – вы это имели в виду?

– Вы правы, – кивнул Олаф. – Иногда короткие строчки обладают огромной смысловой емкостью.

– Хорошо, – Док решил идти до конца. – Так в чем же я потерялся? В чем это выражается?

– Видите ли, мой старший друг… – Док смотрел на говорящего Олафа и улыбался. После намека Ола-фа на свой реальный возраст его слова о «старшинстве» Дока могли свидетельствовать разве что о хорошем чувстве юмора, – …люди теряются в жизни, когда эта самая жизнь предъявляет им такие вызовы, на какие у них нет ответа здесь и сейчас. Тогда люди начинают искать ответы, находясь в том самом состоянии потерянности – и это относится к сильным людям. Они выходят из него, когда у них появляются ответы хотя бы в виде рабочей гипотезы. Тогда они вновь обретают уверенность в себе. Слабые же не ищут ответов вовсе и…

– …и остаются в потерянном состоянии на всю оставшуюся жизнь! – закончил за него Док.

– Верно. Незадолго до того момента, когда судьба – или рок, называйте это как хотите, – свела или свел нас в одной точке пространства в один момент времени, ваша жизнь, очевидно, значительно изменилась. Если бы это было не так, вряд ли…

– Да-да, правда ваша. Моя жизнь действительно значительно изменилась. Мой жизненный уклад, создававшийся и поддерживавшийся десятилетиями, полетел в тартарары. Поэтому я уехал из дому и отправился странствовать.

– Так что же вы искали в своих странствиях?

Простой, элементарнейший вопрос Олафа ввел Дока в замешательство. А и правда, отчего или от чего он бежал? От жены? Нет, Таня его вполне устраивала, как, впрочем, и он ее. За долгую жизнь вместе они умудрились даже ни разу всерьез не поругаться. Гибель Вальки? Отчасти да. Док чувствовал себя виноватым в трагедии, произошедшей с лучшим и единственным другом. Но вернуть Вальку с той стороны «рассвета, ставшего между ними стеной»[44] Док не мог. А избавить от памяти кругосветные путешествия были неспособны.

– Олаф, если честно, я искал себя.

– Я принимаю ваш ответ, но позвольте вам не поверить. Вы – для меня это совершенно очевидно – человек состоявшийся и переживший свою и первую, и вторую молодость. Так в чем же вы искали себя? В чем искали, если вы себя уже давным-давно нашли?

– Хорошо, Олаф, буду с вами предельно откровенен. Я пережил успех. Большой, огромный. Огромнейший. Такой, о каком не смел и мечтать.

– Спасибо, Док. Вот это уже ближе к той истине, что мы пытаемся с вами обнаружить. Итак, успех. Меня очень интересуют люди, испытавшие успех на себе. Потому что иногда лучше огонь и воду, да не по разу, чем хоть раз медные трубы. Расскажите, что было с вами. Меня не интересует конкретика. Мне важны ваши ощущения. Ваши оценки. Почему, вместо того чтобы занимать царское место на вершине мира, вы оказались в состоянии беспомощности в отбойном течении, что чуть не убило вас?!

– Много лет я очень много работал. Конечно, не я один на свете такой. Но я, фигурально выражаясь, сорвал джек-пот…

– О, дорогой мой, джек-пот штука весьма приятная, уж мне ли не знать… – Олаф смотрел на Дока без иронии, но с искренним уважением. – …и, вы, наверное, думали, что качество вашего бытия изменится?

– Именно так я и думал.

– Именно так вы и думали, а еще – с некоторым страхом ждали непростого момента, когда от сорванного джек-пота у вас самого сорвет крышу. Не так ли?

Док кивнул.

– А крышу все не срывало и не срывало. Никаких безумств, никаких эксцессов потребления, никаких хитрых веществ, никаких сект… так?

– Да, так.

– Ага-а! Вот в чем дело! Что же, мне остается вам только посочувствовать.

Олаф достал из жестяной коробочки маленькую тонкую сигариллу. В воздухе повис почти забытый аромат Гаваны, тягучих вечеров в саду «Насьональ де Куба» и теплых губ Терезы.

– При чем здесь сочувствие, Олаф?

– При том, что вы были и остаетесь в весьма затруднительном положении.

– Вам-то откуда знать?! – Дока распаляло то, что Олаф, похоже, видел его насквозь. Причем видел такие вещи, в каких Док сам не отдавал себе отчета. Точнее, боялся отдать отчет.