Гроза тиранов - Андрей Муравьев

За ними мелькают еще силуэты. Отрезают?

Я вскинул пистоль, успокаивая сбитое дыхание. В последний момент турок, которого я целил, видимо, что-то почувствовал. Он обернулся, наши взгляды встретились. Я плавно нажал курок, перед глазами вспыхнуло. Забыл, что ночью надо зажмуриваться! В такой момент!

Чтобы проморгаться, мне понадобилось секунды три. За это время янычары почти добежали до меня. Выстрел! Над плечом будто ветерок пронесся.

Я вытянул второй пистоль. Вот и они. Наконец-то снова вижу!

Ближайший турок припал на колено. Дуло его мушкета, как глаза очковой кобры, манило и гипнотизировало. Сноп искр, легкая вспышка… Но выстрела нет. Видимо, турок при беге растряс порох с затравочной полки?

Какая разница!

Стреляю навскидку, в упор. На груди янычара взрывается кровавый цветок, как в плохих голливудских фильмах. Глаза противника тут же теряют осмысленность. Второго, низенького кривоногого коротышку, встречаю саблей. На его мушкете нет штыка-багинета, он размахивает разряженным оружием как дубиной. Взмах турка, мой выпад. Лезвие вошло в грудь противника почти на ладонь.

Это второй убитый мною враг. Убитый лицом к лицу, глаза в глаза.

К горлу подкатывает комок… Трясу головой – на сантименты времени нет.

Оглядываюсь. В пределах видимости трое врагов. Один сидит и воет, зажимая висящую на тонком лоскуте кисть. Двое танцуют странную польку или венгерский чардаш с молоденьким сербом. Он уворачивается от их сабель, они – от его вил.

Бегу на помощь, проклиная собственную ущербность. Без пальцев левой руки я не могу перезарядить пистолеты. Через несколько шагов спотыкаюсь о тело. В звездное небо глядят хорошо знакомые мне глаза старого гайдука. Пуля разворотила шею, но оставила нетронутым лицо.

Мирко, Мирко… Как же ты не уберегся? Что же я Барису скажу?

Паренек не долго смог противостоять профессиональным воинам. Красивый удар сабли, и тщедушное тело полетело в куст. Грудь серба вспорота, как консервным ножом. Он еще не успел осесть на землю, как турки повернулись ко мне. Один, пригибаясь, пошел влево, второй начал обходить справа.

Ну, уж нет! Не на того напали! Хотя бы одного из вас я за собой утащу!

Прыгаю к левому, вскидывая зажатый в левой руке пистоль, делаю вид, что спускаю курок. Янычар инстинктивно отшатывается, падая на колено. В левой его руке мушкет, в правой – кривой ятаган.

С замаха саблей делаю выпад в голову. Турок подставляет мушкет. Тычок стволом пистолета в лицо – он на мгновение теряется. Теперь бью в шею. Мы стоим лицом к лицу. Клинок скользит по запоздало выставленному ятагану, кончиком доставая незащищенную плоть. Сталь рассекает морщинистую немытую кожу, кровь потоком устремляется на его руки и грудь. Одновременно боль обжигает ногу – перед смертью турок успел отмахнуться.

Время замедлилось. Счет – на доли секунды. Где-то за моей спиной заносит саблю второй янычар.

Я прыгаю в сторону, качусь по земле, вскакиваю, кривясь от боли в боку и ноге. Но все напрасно. Второй турок лежит, пришпиленный к земле крестьянскими вилами. Его ноги еще шевелятся, изо рта идут кровавые пузыри, но взгляд уже подернулся пеленой смерти.

Над ним, сжимая древко в широких ладонях, висит сербский паренек. Живот залит кровью, рубаха с широкой алой прорехой слегка колышется на ветру. Лицо паренька отрешено и безжизненно. Я лишь сейчас вспоминаю, как этого мальчишку зовут – Новица, пастушок Новица. Турки и я посчитали его мертвым.

Руки Новицы разжимаются, он валится на землю, скручиваясь в клубок, поджимая ноги к груди.

Склоняюсь к нему. Не дышит… Умер… Не вовремя вспоминаю, что на селе его считали упрямцем. Действительно, такой.

Окидываю взглядом поле боя.

Сколько времени прошло? Час? Минута? Мгновение?

Все так же бегут в атаку прикрывающие свои семьи горцы. Только Николы уже нет среди них. Тело в расшитой серебряными нитями красной безрукавке лежит в пыли на дороге. Первые вопящие бабки с детьми вбегают во двор захваченного нами дома. Многие под залпами турок схоронились за плетнями, попадали в пыль.

Походя, добиваю скулящего последнего турка. От боли он ничего вокруг не видит.

– Быстрее! Все сюда! Не надо останавливаться.

Люди старосты добежали до янычар. Огонь ослабевает.

Ко мне подбегает окровавленный серб. Он переводит взгляд с одного мертвого тела на другое, приветливо машет мне рукой и убегает обратно к дому. Вспоминаю, как его зовут, – Предраг!

– Ну же, кошелки старые! Сколько вас еще ждать?! – Предраг кричит толстухе с обезумевшими глазами.

Женщина уселась за невысокой оградой, сжимая руки двух воющих от ужаса дочек или внучек.

– Ну?!

Она опрометью бросается вперед. Через двор бегут и бегут люди.

Половина осталось внизу.

Дети и старики не могут идти так же быстро, как взрослые мужчины. Да и путь наверх, это не то же самое, что спуск. Мы дважды останавливались, принимая бой. Дважды!

Когда пули бегущих по следам янычар начинали летать слишком близко, мужчины укладывались за камни, подпускали врага поближе и охлаждали его пыл единственно доступным способом – кровью.

До убежища дошли не все.

Меня колотит, хотя дрожь понемногу идет на убыль. Сердце успокаивается, перестает биться о грудную клетку, стремясь вырваться и ускакать… Лишь на душе муторно, да во рту какой-то незнакомый привкус. Неправильный привкус, чужой… Вкус гари и страха, животной ярости и обреченного бессилия.

Я сижу и всматриваюсь в лица.

Дети, оставшиеся без родителей, жены, потерявшие мужей, старики, оплакивающие соседей… Оцепеневшие фигуры, лица опустошены, многие – в слезах. Из малышни, пинающей отрубленную голову турка у дальней стороны площадки, вырастут новые мстители, пойдут новые герои нескончаемой войны. Сражения закалят их, сделают злее. Они пойдут в долины вымещать на осевших тут и там турках то зло, которое увидели здесь и сейчас. И по их следам тоже будут идти каратели… Бесконечная история Балкан… Око за око.

Внизу осталось тело старого гайдука, любителя трубки и посиделок. Где-то там сейчас и малыш Саво, его отец не пожелал уходить… Чертовы упрямцы! Надеюсь, он выжил. Хотя и знаю, что шансов маловато.

Глажу ладонью разбереженные раны. Из свежего пореза на ноге сочится сукровица, ломит только сросшиеся кости, ноют шрамы. В пылу боя этого не замечал, сейчас отзывается. Цежу сквозь зубы теплый лозовач, поминая оставшихся в долине друзей… Отгоняю призраки тех, кого отправил в ад нынешней ночью… Горько.

Янычары не сунулись на тропку, уходящую почти отвесно вверх. Боятся или знают о подготовленных камнепадах для непрошеных гостей?

Я встряхнул головой, избавляясь от роя ненужных мыслей.