Я тебя никогда не забуду - Анна и Сергей Литвиновы

До него говорили другие. Такие же, как я, желторотые графоманы. Обычно коллеги по цеху, юные прозаики и поэты, выступали на лито по принципу: «Произведение хорошее, однако есть отдельные недостатки». Причем в качестве недочетов обычно фигурировали мелкие блохи, вроде неточной рифмы или неправильного словоупотребления. Иные, напротив, заявляли: «Рассказ (стихи) плох, но есть и творческие удачи». При том, что юные коллеги, как правило, ставили положительную или отрицательную оценку, обыкновенно исходя не из свойств данного конкретного произведения, а из личных симпатий и антипатий. И собственных взаимоотношений (дружеских, а подчас и любовных) с автором. Не раз случалось, что прозаик Н. все хвалил и хвалил, заседание за заседанием, опусы поэтессы К. – а потом вдруг, р-раз, и начинал поругивать, и все сразу понимали: прошла любовь, завяли помидоры, сердца Н. и К. снова свободны.

Но в моем случае юные графоманы оказались выше любовных и дружеских пристрастий. Они были единодушны. Все собравшиеся, без исключения, человек десять, мой опус хвалили: и язык, и текст, и подтекст, и образы героев, и сюжет.

Однако Юрий Владимирович – он, как обычно, закрывал тему – лишь тихо обронил: «Мы можем говорить о том, хорош или плох рассказ Ивана Гурьева, сколько угодно. Конечно, он хорош. Конечно, в нем в то же время есть органически присущий практически всякому молодому автору недостаток: писать не совсем своим голосом. В данном случае скорее голосом Аксенова (на фамилии прозаика Т-ский понизил голос: писатель недавно уехал из Советского Союза, и его имя являлось запретным)… Да, и Аксенова, и других авторов так называемой «исповедальной прозы»… Но… Мы можем сколько угодно хвалить сей опус, однако, – тут Ю.В. понизил голос до сущего полушепота: – Самое главное состоит в том, что этот рассказ сейчас нигде не может быть напечатан».

Слова Т-ского прозвучали как приговор.

– Но почему? – отчаянно выкрикнул я.

Мой вопрос повис в воздухе. Юрий Владимирович как бы не заметил его, стал несуетно собирать свой коричневый кожаный портфель, пакуя в него очки, и книги, и рукописи, которые успели всучить ему мои братья во графомании.

Народ потянулся к выходу – как всегда, группами и парами. Я не то чтобы избегал коллег, но друзей в литобъединении «Весы» у меня не было. Мне никогда не была присуща привычка, столь свойственная молодым (и не только молодым) творческим людям: сбиваться в стаи.

Я до сих пор брожу вдалеке от литсобратьев. Любые стада, в том числе литературных бизонов, мне претят.

В тот раз Т-ский меня удивил. Когда я, следуя к выходу, миновал его стол, он тихо обронил:

– Задержитесь, Иван, пожалуйста, буквально на одну минуту.

Я тормознул возле него.

Мэтр поднялся: высокий, худой, импозантный. Твидовый пиджак. Седые, длинные, небрежно лежащие волосы. С первого взгляда на него любому прохожему становилось понятно, что это – человек искусства.

Тогда Т-ский казался мне почти стариком. А ведь был он в моем теперешнем возрасте, а то и моложе…

– Проводите меня, пожалуйста, до машины, – промолвил мастер.

Я кивнул. Я впервые удостаивался отдельного, персонального разговора с мэтром.

Первая фраза руководителя литобъединения, сказанная им, едва мы вышли в фойе ДК, прозвучала для меня сладкой песнью:

– Вы, Иван, человек талантливый. Даже, я думаю, очень талантливый… Я не боюсь вас перехвалить, потому как молодому автору, помню по себе, больше всего на свете недостает именно добрых слов… Злых всем хватает, и обид, и отказов… А добрых – никогда. Особенно тем, кто и вправду талантлив…

Мы шли по гулкому пустому фойе ДК. Все мои соученики уже унеслись. Ах, как жаль, что никто меня не видит. А мы следовали с мастером вдвоем, и все вокруг меня, от собственного волнения и произносимых им похвал, плыло, словно в тумане.

– Вдобавок, – продолжал Юрий Владимирович, – молодому автору просто необходимо печататься. Он, то есть в данном случае вы, просто не может, как некоторые старшие товарищи, писать в стол – все время в стол да в стол! Просто не хватит терпения. Можно сломаться…

Я молчал, да монолог Т-ского и не предполагал ответных реплик.

– Поэтому у меня для вас, – молвил мэтр, – имеется, если позволите, один маленький совет…

Наш руководитель был человеком предельно тактичным – иначе он бы просто не справился с лямкой руководителя литобъединения, в котором порой свирепствовали амбициозные графоманы с манией величия в острой стадии, готовые вспыхнуть, разораться, а то и с кулаками полезть от самой легкой критики по поводу их кривобоких виршей…

Итак, мой наставник молвил:

– Вы, Иван, человек с юмором – это видно по вашим произведениям… Нет, вы не эстрадник, не Альтов с Мишиным, не автор «гэгов»… Однако природу смешного вы тем не менее понимаете, и вам свойственна ироническая интонация… Короче говоря, я советую вам попробовать себя в юмористическом жанре. Вы ведь последнюю страницу «Литературной газеты» читаете?

– Кто ж ее не читает! – воскликнул я.

– Значит, вы обращали внимание, – подхватил мою реплику Т-ский, – что там не считали зазорным печататься настоящие серьезные прозаики – до своего, м-мм, отъезда, столь любимый вами Аксенов, например. Да и тексты тех, кого привычно числят по ведомству юмора, – Кучаева, Арканова, Горина, – что бы о них ни говорили, на самом-то деле есть не что иное, как настоящая литература. Поэтому мой вам совет, Иван: дерзните. Попробуйте написать юмористический рассказ. Рассказик, как сей жанр снисходительно порой называют… В конце концов, и Антон Павлович начинал, как Чехонте и Человек без селезенки… А проходимость у подобных рассказиков гораздо выше, чем у любой настоящей, так сказать, прозы, это уж вы мне поверьте.

Мы пересекли двор и подошли к великолепным кремовым «Жигулям» мэтра.

– Что ж, не смею вас больше задерживать, – глава литобъединения остановился и подал мне руку, – и творческих вам успехов, Иван.

Как во сне, пожал я ладонь мастера и побрел дворами по направлению к Бутырской улице. Я слышал, как за моей спиной хлопнула дверца, взревел движок.

Т-ский прокатил мимо, приветственно-прощально махнув мне из-за закрытого стекла. Я был порядком ошеломлен: и успехом своего рассказа, и похвалой мэтра, и тем, что удостоился, словно ровня, его совета…

А неделю спустя у меня вдруг написался, сам собой, юмористический рассказ. Мой первый, на одну страничку, рассказик…

…И вот сейчас я думаю: может, то, что я пошел тогда на поводу у Т-ского, последовал его совету, стало моим первым шагом на пути, что назывался: отказ от своего собственного лица? ОТКАЗ ОТ СЕБЯ? Или это следует назвать гибкостью, столь необходимой в России в те годы? Да и во все последующие десятилетия, чего уж там говорить…

Спустя два года я уже был автором двух десятков юмористических рассказов. Рассказиков. Я читал их в литобъединении, показывал друзьям. Никакого хохота они не вызывали, но добрую улыбку – да. Они многим нравились, получали высокую оценку коллег-графоманов и, главное, самого Юрия Владимировича Т-ского.