Кавказская слава - Владимир Соболь

— Кроме воспоминаний.

— Иногда они становятся только обузой.

— Даже счастливые?

— Они в первую очередь. Подумайте, каково это: жить в вечном горе и вспоминать мелькнувшее некогда счастье.

Какое-то время они ехали в молчании, слушая, как стучат подкованные копыта по булыжнику набережной.

— Вы… — осмелился, наконец, проронить слово Новицкий.

— Я сопровождала ее к Алексею в последнее их свидание. После говорила с братом умершего, забирала письма и некоторые другие бумаги. Я же принимала участие в оформлении надгробного памятника. Я слишком много знаю об этой истории. Так много, что удивляюсь, почему еще могу ходить, говорить, думать. Почему еще никто не позаботился, чтобы я замолчала.

— Я мог бы… — начал было Сергей, но Муханова быстрым движением закрыла ему рот ладонью.

— Вы — нет. Я не так уж безнравственна, чтобы калечить судьбу человеку ваших способностей.

— И моего положения?

Вместо ответа Софья Александровна сама приоткрыла завеску окошка и крикнула кучеру, чтобы тот поворачивал к Зимнему…

V

Новицкий смотрел, как Софья Александровна взбегает, приподняв подол платья, по лестнице, как закрывается за ней тяжелая деревянная дверь. Потом быстро прошагал площадь наискось, но у Певческого моста задержался. Привалился к гранитному парапету и смотрел на темную воду, отражавшую размытые силуэты зданий. Рослый парень в грязном фартуке прошел к соседнему фонарю, приставил деревянную лестницу, вскарабкался по ступенькам и зажег плошку; прикрыл от ветра стеклянной створкой и спрыгнул с привычной ловкостью, не опасаясь отбить пятки о булыжную мостовую.

Путаные мысли клубились в голове, начинаясь ниоткуда, нигде и никак не заканчиваясь. Возвращаться в деревню было бессмысленно: как сможет она из столицы перебраться в такую волчью глушь? Тянуть ее за Кавказский хребет казалось предприятием еще более бестолковым. Какая служба, какая жизнь ожидала его впереди? Что мог обещать он женщине, ровеснице годами, но куда старшей положением в обществе, а возможно, и опытом? В одну минуту он решал пойти завтра к Рыхлевскому и сообщить, что отказывается от места. В другую — желал тут же оказаться как можно дальше от Петербурга, да так, чтобы все мысли и чувства вымыло как можно скорее: стоять снова в строю, вплотную за полковым командиром, и, ощущая подсасывающую легкость в желудке, ждать привычной команды…

Послышались шаги за спиной, и знакомый голос проронил несколько слов:

— Жду вас в номере. Не оборачивайтесь, подождите несколько минут и спокойно возвращайтесь в трактир.

Когда Сергей вошел в комнату, Георгиадис уже сидел в кресле, поставив цилиндр на пол, оперев скрещенные ладони на длинную черную трость с желтым костяным набалдашником. Изделие было с секретом: внутри его покоился узкий острый клинок, легко выходивший из деревянных ножен при малейшей необходимости. Новицкий знал об этом, поскольку и сам не расставался с таким же.

— Что с Ермоловым? — спросил он без лишних вступлений, пока Сергей опускался еще на кожаную подушку дивана.

Новицкий отрапортовал с такой же экономией слов.

— Хорошо, — кивнул Артемий Прокофьевич. — Очень хорошо. Путь мы выбрали правильный. О чем еще Рыхленский вас спрашивал?

— Знаком ли я с генерал-адъютантом Чернышевым. Ответил, что о таком далее не слышал.

Георгиадис выдержал паузу, не сводя глаз с Новицкого. Тот в свою очередь разглядывал собеседника, испытывая того немым вопросом. Но Артемий Прокофьевич уклонился от прямого ответа.

— Вполне могли и не знать. Когда вы в гвардии служили, Александр Иванович был таким же офицером, да еще в кавалергардском полку. Когда же приблизился ко двору, вы уже дрались в Турции. Да и в ваши брянские чащобы вести от двора вряд ли доходят. Нет, подозрений быть не должно.

— А в каком качестве я должен знать Чернышева сейчас?

— Генерал-лейтенант русской армии, один из ближайших помощников и советников императора Александра. Для отставного гусарского ротмистра и коллежского асессора таких сведений более чем достаточно. С Рыхлевским будьте осторожны. О нашем знакомстве он, конечно же, осведомлен, но об остальном может только догадываться. Пусть ломает умную голову.

— Ермолов?

— Тоже, должно быть, догадывается. Он же не глух, слышал, о чем спрашивал вас правитель его канцелярии.

— Почему же он согласился меня принять?

Георгиадис усмехнулся:

— А почему он взял и Рыхлевского? Алексей Петрович хорошо знает и армию, и двор, и многое другое, что именуют государственной службой. Вполне мог рассудить и так, что все равно не оставят его без надзора, так уж лучше он будет знать наверное, чьи глаза следят и чье перо пишет. Но нам с вами необходимо прежде всего развязать узел куда более существенный. Вы решительно собрались предложить руку и сердце вашей родственнице?

Новицкий вспыхнул и начал уже привставать, но холодный взгляд визави словно пришпилил его к обивке.

— Я предполагал, что это мое личное дело, — процедил он, с трудом размыкая зубы.

— Что касается вашего сердца — да. До тех пор, пока оно сохраняет верность присяге. А вот рука ваша, и тем более голова уже, Сергей Александрович, принадлежат не вам одному. Да что же я вам объясняю! Будь вы по-прежнему гусарский ротмистр, вам пришлось бы непременно представить вашу невесту офицерскому собранию и ждать решения ваших товарищей.

— Я уверен, что фрейлина ее императорского величества…

— Не нанесет урон чести любого полка армейского или гвардейского, — подхватил Артемий Прокофьевич с любезной улыбкой. — Не могу оспаривать очевидные вещи. Но наша с вами деятельность требует иной, более строгой оценки. Я не буду спрашивать вас, на какие средства вы собираетесь содержать супругу, привыкшую к роскоши императорского двора. Уверен, что вы сами уже задавались этим вопросом. Но есть еще и привходящие обстоятельства. Для успешного исполнения наших обязанностей нам с вами надобно быть людьми как можно более незаметными.

— Для друзей или для врагов?

— Если мы продолжаем наши служебные отношения, то единственный ваш друг — это я. Остальные — неприятели, явные или возможные. Соединившись же с Мухановой, вы тотчас же цепляете к себе шлейф различных историй…

Сергей нетерпеливо подвинулся.

— А! Вижу, вы осведомлены! Тем лучше. Сергей Александрович, позвольте быть вполне откровенным. У вас две возможности: либо продолжать наши отношения, оставаясь до поры до времени человеком свободным, либо возвращаться в свою усадьбу, откуда я так опрометчиво вас сманил.

— Есть и третий путь, — начал было Новицкий.

— Нет его, нет. Место в канцелярии Рыхлевского нужно мне для моего человека. Оставаться же в столице близ Софьи Александровны не советую по известным уже причинам. Я понимаю сложную ситуацию, в которой вы оказались, и потому не требую немедленного ответа. Согласен ждать до — послезавтрашнего утра. Ведь именно на это время пригласил вас Рыхлевский. Так что вы решаете и отправляетесь: либо к нему за поручением, либо ко мне за расторжением нашего договора. Ну а теперь я вас оставляю наедине с нелегкими мыслями. Сочувствую, но помочь более ничем не могу. Такие решения человек должен искать и находить совершенно самостоятельно.