Последний бой Пересвета - Татьяна Беспалова

В несчастливой битве за Олега потерял Пересвет всю свою дружину. Двадцать пять отчаянных храбрецов полегли вкруг синего Пересветова стяга, на котором была вышита ярким шёлком вепрячья голова и золотой жёлудь. Сам Пересвет чудом выжил. Отлеживался всю зиму в лесной землянке – убогом жилище с проваленной дерновой крышей, спрятавшемся в самом сердце непролазной чащобы. Видать, убежище это появилось ещё во времена нашествия Батыя, ведь и тогда рязанцы прятались по лесам.

Заботы хозяина землянки – старца-отшельника – не дали Сашкиной душе проститься с телом, отогнали смерть. Тёмными зимними ночами во мраке, рассеиваемом лишь трепещущим огоньком лучины, пел Пересвет вместе со старцем псалмы да читал «Лествицу». А когда растеплело и дни сделались длинными, вместе с отощавшими от голода пахарями ковырялся Сашка в весенней грязи, разыскивая кости убитых товарищей. Всех схоронил, положил шеломы на могильный холм. А стяг, испачканный кровью и побитый стрелами, сохранил, сберег в беспрестанном беспокойстве кочевой жизни. И вот рязанский князь, навлекший на Пересвета столько бед, снова перед ним, жив живёхонек!

– Каков ты, Олег Иванович! – рокотал Алексий. – Нет в Междуречье человека упрямей тебя! Нет правителя несговорчивей. И далась же тебе эта Лопасня! И надобится же тебе мутить светлую водицу нашего единодушия, поминая захолустную эту волость!

– Я в своем праве, владыка! – набычился Олег. – Отдайте Лопасню! Обещали!

– Лопасня – моё наследственное владение! – отрезал князь Дмитрий.

– Возмужал ты, Дмитрий Иванович, – усмехнулся князь Олег. – Третьего сына твоего крестим, среднему пострижены[41] устраиваем. Во многих делах преуспел: и в домостроительстве успешен, и Ольгердову рать победить сумел.

– Как не суметь! – Владимир Андреевич вскочил с места.

Приятные переборы гуслей смолкли. Певчие люди испугались грозного Владимирова лика, умолкли.

– Твоими молитвами, Олег Иванович, осилили хитрого литвина! – бросил с вызовом Владимир Андреевич. – Ты, видать, так веришь в силу своих молитв, что только молитвами нам и помогал, а больше ничем – ни воями, ни добрым советом.

– Эк лицо-то у тебя покраснело, Володимер! – усмехнулся Олег. – Береги здоровье смолоду, храбрейший князь!

– Ишь как надсмехается! – горячился князь Владимир. – Верно, ты, Олег Иванович, себя волком почитаешь, гордым зверем лесным, отважным охотником?! Нет! Ты не волк, ты! Ты – барсучина, тот, что в норе сидит и на промысел выходит, только если тишь да гладь над его норой! Но и барсука можно сыскать и из норы выкурить! А находят барсучью нору по смраду отвратительному, а выкуривают тамошнего насельника дымом!

– Дмитрий Иванович! – загрохотал Олег, тоже поднимаясь с места. – Утихомирь своего родича, коли он дорог тебе. Если мальчишка не умолкнет сей же миг, не сносить ему головы!

– Он мне грозит! – возопил Владимир Храбрый.

– Остынь, Володька! – рявкнул Олег. – А ты, Дмитрий, припомни, как во время нашествия Тагая стоял за Окой вот с этим вот братаником своим плечом к плечу, – князь снова глянул на Владимира. – Припомни, как смотрели вы, как любовались на наши корчи и муки. С войском стоял ты, союзничек, сомневался, своих ратников берег. А может, и радость испытывал, зная, что татарские орды мой народ потрошат?! Ну ничего! Сколько раз нас распинали, сколько четвертовали, сколько в чужедальние края, в жестокую неволю угоняли, а мы всё живы. И теперь мой черед выжидать настал. Посмотрю, чем твоя, Дмитрий, замятня с Мамаем закончится, а там уж решу, чью сторону принять!

Оба – и Владимир, и Олег-рязанец – не собирались снова садиться за стол. Владимир, багровый от гнева, водил по поясу правой рукой так, словно искал рукоять меча. Олег сверлил его насмешливым взглядом. Дмитрий молчал. Опустив голову, он пристально рассматривал скачущих коней, вышитых по окоёму белоснежной скатерти. Пересвет же высматривал на столе блюдо потяжелее, дабы, если придётся, принять достойное участие в схватке.

Юный Роман Васильевич вскочил с места и встал рядом с Владимиром. Глаза ярославского князя горели боевым огнём.

Честное собрание взволновалось, чуя предстоящую свару.

– Опомнитесь, неразумные! Вы же крест целовали и слово давали миром все дела решать! – слова Алексия, отразившись от высокого свода княжеского покоя, пали на головы разгорячённых князей, словно ледяной горный водопад. Гомон затих. Теперь говорил один лишь владыка:

– А ты, брат Сергий, зачем в углу затаился? Разве для того зван ты сюда, чтобы в молчании здешние раздоры созерцать? – продолжал Алексий. – Скажи своё слово веское. Рассуди.

– Не таюсь я, брат Алексий, – и давешний знакомец Пересвета вышел на середину княжьей горницы, опираясь на свой изрядно истёртый черемуховый посох. – Однако в вескости моего слова сомневаюсь и потому прошу – не надейся на меня сверх меры и не хвали, а то обуяет меня гордыня.

Пересвет с удовольствием приметил на ногах старца подаренные валеные сапоги вместо исхоженных лаптей.

– Ой, и шумите вы, – продолжал между тем Сергий. – Хорошо хоть мечами друг другу не грозите.

– Мечи за дверями хоромины оставлены, – произнес торжественно Боброк. – Согласно уговору на снему[42] с мечами не являться! Потому и уговорились мы, отче Сергий, что знаем за собой грех гневливости. Сам видишь – не так уж мы и неразумны. Ты, конечно, разумней всех нас, но и мы – не дети малые, и поучать нас по всякому поводу не надобно. И сами придумаем, как научить кого следует, – Боброк недобро посмотрел на Олега Рязанского, а затем оборотился к великому князю: – Верно говорю, Дмитрий Иванович?

Меж тем вскочил и Дмитрий Константинович, князь Суздальско-Нижегородский, до сих пор таивший на Сергия большую обиду за то, что старец когда-то вмешался в семейное дело и затворил в Нижнем Новгороде храмы, дабы привести Дмитрия к миру с младшим братом Борисом.

– Рад видеть тебя, отче Сергий, – дерзко обратился князь к старцу. – Что привело тебя в Переславль?

– Это я просил преподобного прибыть в Переславль для крещения моего новорожденного сына, – великий князь Дмитрий Иванович также поднялся с места.

Ах, как походил он сейчас на отца своего, князя Ивана Красного! Тот же глубокий, подернутый тайной думой взгляд, та же величественная осанка, те же тёмно-русые кудри, сбрызнутые первой сединой. Дмитрий старался не смотреть на старшего Константиновича, говорил ровно, голос волнения не выдавал. Юный князь Роман из Ярославля, видя это спокойствие, устыдился собственной горячности, отошёл от Владимира Храброго, первым начавшего спорить с Олегом, и в явном смущении вернулся на положенное место за столом.