За нами Москва! - Иван Кошкин

— Ну, Саша, вот и мы теперь пехота.

— Хреновая, — напомнил ехидно Волков.

— Угу, — кивнул танкист. — На помывку вместе, а дальше нас к танкистам. Там и проверку проходить будем.

— Какую проверку? — насторожился лейтенант.

— Да в вашем случае — так, формальность, — вступил в разговор Архипов.

Он достал из кармана шинели пачку папирос и протянул ее командирам, Волков и Петров ломаться не стали и угостились. Папиросы у особиста, как всегда, были дешевые.

— Все вышедшие к нам проверяются — при каких обстоятельствах попали в окружение, почему прорывались малой группой, где командиры, выясняется, действительно ли принадлежали к такой-то части. — Архипов глубоко затянулся и отдал пачку подошедшим Медведеву и Берестову: — Но у вас случай особенный: вышли целым подразделением, с оружием, документами, трофеями, вынесли раненых, а главное, вывели ценную матчасть. Так что, думаю, никаких вопросов не возникнет. Разве что…

Он покосился на Берестова. Бывший белогвардеец невесело оскалился и махнул рукой:

— Можете говорить, товарищ старший лейтенант, мое прошлое здесь всем известно.

— Кхм, — прокашлялся особист. — У меня к вам просьба, Андрей Васильевич: вы им не бравируйте, прошлым своим. Ни к чему это. Глубоко копать не станем, в конце концов, я в этом и сам участвую, так что просто не делитесь этим с кем попало.

— А иначе расстреляют? — ехидно спросил старший сержант.

— Это-то вряд ли, — медленно сказал Архипов и посмотрел взводному в глаза: — Но из действующей армии могут погнать.

Он шагнул вперед и оказался с Берестовым почти нос к носу. Глядя на бывшего белогвардейца сверху вниз, особист четким, спокойным голосом произнес:

— Оставив в стороне то, что в свое время вас прикрыли лейтенант Волков и я, подумайте вот о чем: правильно ли будет, если сейчас страна лишится умелого младшего командира из-за одного вашего гонора?

Берестов побледнел, но затем глубоко вздохнул и кивнул:

— Наверное, вы правы, Алексей. Я постараюсь не подвести вас, хотя не уверен, что у меня получится правдоподобно врать.

— Так, отцы, заканчивайте политбеседу, — встревоженно оглянулся через плечо танкист. — Сюда Богушева идет.

Старшего военфельдшера в обстоятельства нелегкой судьбы комвзвода–1 не посвящали, поэтому разговор сразу прекратился. Ирина Геннадьевна подошла к собравшимся командирам и, по привычке обхватив свои узкие плечи, вдруг грустно улыбнулась.

— Меня оставляют в медсанбате 402–й дивизии, — тихо сказала она. — У них большой некомплект врачей…

Мужчины молчали, глядя на хрупкую женщину в гимнастерке на два размера больше. Волков от вернулся, чувствуя, как туманятся глаза, лейтенант не понимал до этого часа, что Богушева, которую он знал всего семнадцать дней, стала так дорога ему. Он орал на нее, он не стеснялся указать женщине, что жизни ее раненых не перевесят безопасность всей роты, и ни разу не услышал от врача ни жалобы, ни упрека. Ирина Геннадьевна вытащила с того света двух его бойцов, благодаря ей они донесли всех раненых, и, если уж быть честным с самим собой, присутствие женщин сделало для укрепления дисциплины едва ли не больше, чем речи Гольдберга.

— Ну, давайте прощаться? — робко спросила Богушева.

— Да-да, конечно, — торопливо и неловко ответил Гольдберг, как-то странно наклонив голову.

Тактичный Архипов отошел в сторону. Волков стоял, не зная, что делать, наверное, следовало что-то сказать, но слова не приходили, но это было уже не нужно. Ирина шагнула к нему и вдруг обняла и поцеловала. Лейтенант стоял как истукан, и лишь одна горькая мысль металась в ошалевшей голове — не такого поцелуя ему бы хотелось, для Богушевой он был мальчишка, младший брат, она жалела его, хотела, чтобы Волков выжил в этой мясорубке, но не больше. Следующим стал Петров, и ротный с мстительной радостью подметил, что танкист растерялся не меньше, чем он сам. Чтобы обнять рослого старшину, Ирине пришлось встать на цыпочки, и Медведев огромной своей лапой осторожно погладил женщину по спине. Неведомо когда подошедший Турсунходжиев был на полголовы ниже Богушевой, и та, нагнувшись, поцеловала его в губы. Берестов троекратно расцеловал Ирину, а затем вдруг мелко перекрестил женщину. Но всех удивил Гольдберг: комиссар покраснел, как мальчишка, и вдруг наклонился и совершенно по-старорежимному приложился к тонким пальцам. Вокруг собрались бойцы роты, кто-то вполголоса с полушутливой ревностью сказал, что лучшее досталось командирам, и тут же получил в бок локтем от Шумова. Богушева повернулась к красноармейцам и, вытирая слезы, сказала:

— До свидания, ребята. Пусть вы все будете живы.

— Ирина Геннадьевна, — выступил вперед гигант-рабочий, — мы вот тут…

Он порылся в сидоре и достал оттуда что-то, завернутое в тряпицу. Откинув материю, Шумов протянул женщине маленький пистолет в желтой кожаной кобуре.

— Трофейный, вам в самый раз будет, он легче нагана. — Шумов криво улыбнулся. — Цветы-то сейчас где найдешь?

Богушева взяла странный военный подарок, прижала к груди, затем вытерла слезы.

— Мне пора, работы очень много. — Ирина повернулась туда, где стоял, явно дожидаясь ее, боец с санитарной сумкой через плечо. — Меня проводят. До свидания.

Мужчины молча смотрели вслед старшему военфельдшеру, наконец Волков спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Чья идея была, с пистолетом?

— Моя, — тихо ответил Зверев. — А трофей Женька Кошелев вчера ночью взял.

— Могли бы предупредить, — сказал лейтенант. — Черт, такая женщина, а мы ей — пистолет…

— Бриллианты, конечно, было бы лучше, — заметил Берестов. — Да где их возьмешь сейчас. Не в этом дело…

— Ей не место здесь, — глухо закончил комиссар. — Женщинам на этой войне не место…

— Думаю, Егоров бы с вами не согласился, товарищ комиссар, — невозмутимо возразил комбат. — Что же делать, если нас не хватает…

— Не хватает-то оно не хватает, — начал было Медведев, но потом махнул рукой и замолчал.

Люди молчали, избегая глядеть друг на друга — как ни крути, а в том, что женщинам приходится идти на войну, виноваты мужчины.

— Ладно, хватит тут самокритику разводить, — подвел итог общим переживаниям Волков, — в баню пора…

* * *

Лейтенант сидел на нарах, наслаждаясь почти забытым чувством чистоты тела и приятной пустотой в голове — впервые за многие недели он мог позволить себе не думать ни о чем. И пусть «баня» — это просто нагретая в баках вода и брезентовая палатка, два десятка всевозможных емкостей, что сошли за шайки, да восемь кусков серого мыла, Волков мог бы поклясться, что в жизни своей не мылся лучше. Они яростно терлись, скреблись, сдирая с себя слои грязи, и черная вода уходила сквозь брошенные на землю жерди.