Кто изобрел Вселенную? Страсти по божественной частице в адронном коллайдере и другие истории о науке, вере и сотворении мира - Алистер МакГрат

В одном диалоге Платона есть отрывок, от которого я всегда вздрагиваю. «Многие считают, что тело [sōma] подобно могильной плите [sēma], скрывающей погребенную под ней в этой жизни душу [psychē]»[229] (пер. Т. Васильевой). Лозунг «тело – могила души» (в древнегреческом эти слова очень похожи) оказал колоссальное воздействие на западное мировоззрение. Платон полагал, что душу из темницы можно освободить философией. Древнегреческие мистические культы полагали, что бессмертная душа, заключенная или погребенная в материальном теле, освобождается только в момент смерти. Прошли века, и похожую точку зрения принял философ Рене Декарт (1596–1650): он определил человеческую природу в терминах физического тела и бессмертной души[230]. Это распространенное представление о человеческой природе отражено в трудах некоторых христианских богословов: проводится четкое разграничение между физическим человеческим «телом» и бессмертной человеческой «душой» (по-латыни «anima»). Богословы утверждали, что люди отличаются от всех других животных и неодушевленных предметов именно тем, что обладают нематериальной бессмертной душой, которая отделяется от тела в момент смерти. Считалось, что это подтверждается и текстом Писания: в Новом Завете постоянно говорится о теле и душе, а иногда – о теле, душе и духе. Древние христианские авторы понимали тело как все физические и материальные составляющие сути человека, а душу – как нематериальную вечную духовную сущность, для которой тело лишь вместилище.

Однако в наши дни очевидно, что создатели Библии понимали все отнюдь не так. Идея бессмертной души – это секулярная концепция древнегреческих философов, а не библейская идея. Ветхий Завет понимает человека как «одухотворенное тело, а не как воплощенную душу»[231]. Библия видит человека как единую сущность, неделимую психосоматическую единицу, многостороннюю и многогранную. Английским словом «soul» принято переводить целый ряд библейских терминов, общее значение которых – «жизнь». То есть арамейское слово «nephesh», которое в относительно старых английских переводах Библии переводится как «soul», на самом деле означает «живое существо».

Ту же закономерность мы отмечаем в Новом Завете. Апостол Павел в своих Посланиях говорит о плоти и духе не как о разных частях человеческого тела, это лишь разные модусы человеческого бытия. Как указывает исследователь Нового Завета Джеймс Данн, Павел понимает термины «душа», «плоть» и «тело» как «аспекты», а не как «составные части». Личность человека для Павла – это две функции в нескольких измерениях[232]. «Жить по плоти» – не значит руководствоваться какой-то конкретной частью тела: это просто жить чисто по-человечески.

Современные нейрофизиологи не говорят ни о какой «душе» как о нематериальной части тела. Как, впрочем, и христианская Библия. Дуализм «душа-тело» – это понятие из области популярной культуры, и христианской, и светской. Тем не менее лучше всего считать суть человека единицей материальной, единым телом, а не «телом и душой», и именно такой подход мы наблюдаем и в современной нейрофизиологии, и в христианской теологии[233].

Как же это влияет на христианские представления о личном самосознании и на упования на загробную жизнь, ведь именно здесь идея бессмертной «души» оказывается очень кстати? Большинство христианских теологов говорят о своем понимании и самосознании, и упования в терминах отношений. Этот образ мыслей опирается на текст Писания и видит основу личности и самосознания верующего в его отношениях с Богом. Каждый из нас окутан сетью отношений – с родителями, с детьми, с родными и друзьями. Отчасти поэтому для нас так важна тема «Господь помнит о нас». Чтобы осмыслить эту идею, нам не нужно понятие «души», концепция отношений прекрасно оправдывает себя и без него. После Первой мировой войны подобное мировоззрение было принято и в философии, и в теологии, и именно оно помогает современным мыслителям сформулировать свое понимание того, как человек сознает себя[234].

При обсуждении нашего следующего вопроса не так уж важно, согласны вы с идеями христианства или нет, поскольку речь у нас пойдет об одной из его основных тем, от которой нам все равно никуда не деться: мы так или иначе запрограммированы, чтобы думать о Боге и, более того, искать его. Об этом говорится во вступлении к самому важному, по мнению нынешних исследователей, богословскому тексту для всего западного христианства – «Исповеди» Блаженного Августина, написанной в 397–400 годах. Вот как выражает Августин свою мысль в молитве: «Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе»[235] (пер. М. Сергиенко). Идея «природного стремления к Богу»[236] в христианской традиции прорабатывалась с самых разных сторон, вспомним хотя бы идею Паскаля, что в человеческой природе зияет «бездна» в форме Бога и эта бездна так глубока, что ее не заполнить ничем, кроме Бога, или идею Льюиса о глубочайшем стремлении к смыслу, которое и внушено Богом, и ведет к нему[237]. Основная идея проста: и вера в Бога и сама религия как явление присущи нам от природы. Христианский нарратив говорит нам о естественном стремлении к Богу, научный нарратив – о том, что стремление к Богу естественно. Нетрудно видеть, что в этой точке нарративы пересекаются.