Миланская Роза - Звева Казати Модиньяни

— Когда поставите крест над моей могилой, — продолжал он, — сразу же уезжайте отсюда.

— Уедем, — пообещала Роза.

— И Ивецио заберите…

— Конечно, отец. Мы уедем вместе.

— Так будет лучше. Это место проклято. «Фавориты» больше нет, кончилась… И Дуньяни кончились. Ивецио — не в счет, Пьер Луиджи — мечтатель. Только ты сможешь создать новую семью. Семья — это так важно. Когда ей приходит конец, всему конец.

— Но я всего лишь женщина, — робко возразила Роза.

— Ты — Роза Дуньяни, — не без гордости напомнил ей отец, — у тебя хватит сил начать заново и пойти дальше. Только Анджело мог бы потягаться с тобой. Но Господь решил иначе… Анджело любил нас, но по-своему. Он был талантлив, горяч… Вы с ним похожи, как две капли воды.

Иньяцио провел слабой рукой по лицу, на щеке у него до сих пор остался след от удара хлыстом, что мальчишкой нанес отцу сын.

— Отец, — спросила Роза, — за что Господь наказал нас так тяжко? Еще несколько месяцев назад мы были самыми богатыми фермерами в этих краях, а теперь мы — почти нищие. За что?..

Вопросы Розы остались без ответа: Иньяцио Дуньяни умер.

Роза Летициа отбросила шелковую кремовую простыню, протянула руку и зажгла лампу. Из-под желтого абажура заструился золотистый свет, освещая убранство комнаты в стиле «fin de siecle»: сплошные зеркала и драпировки в голубых и золотых тонах. Роза провела бледной рукой по гриве резного деревянного крылатого льва, украшавшего изголовье кровати. Над кроватью висел великолепный диптих эпохи Возрождения: Мадоннa и ангел словно вели нежную, таинственную беседу.

С тех пор как память ее ослабла, Роза стала забывать сны, но то, что ей только что приснилось, запечатлелось у нее в мозгу во всех подробностях. Она увидела во сне церковь, разделенную пополам: правая половина — в спокойном романском стиле, а левая — в аскетически строгом, готическом. Справа — отпущение грехов и прощение, слева — грех и преступление. С одной стороны — умиротворение и покой, с другой — муки и раскаяние. В центре у алтаря стоял ее брат-близнец Ивецио. Его целомудренная нагота напоминала великолепие фресок Сикстинской капеллы. Он служил мессу, а издалека доносились скорбные и величественные звуки органа.

Роза Летициа видела и себя: в образе то ли Мадонны, то ли Марии Магдалины, слившихся в одну прекрасную женскую фигуру. С другой стороны алтаря она увидела Анджело и Стефано, их обоих воплощала одна незнакомая фигура мужчины. Мужчина и женщина были воплощением греха и искупления. Они пришли сюда, чтобы соединиться священными узами брака. Вдруг в руках служившего мессу появилось оружие; прогремел выстрел, рухнула церковь. Тут Роза неожиданно проснулась.

Этот сон она видела неоднократно, он стал кошмаром многих ее ночей, но уже много лет такое сновидение не посещало ее, а теперь вдруг вернулось.

Она взглянула на старинные часы, стоявшие на мраморном столике. Восемь утра, первый день после Рождества. Она представила серый, молчаливый и грустный город за окном и вспомнила другие далекие рождественские утра.

Раньше в Рождество семья Летициа обязательно куда-нибудь уезжала. В прошлые годы Роза ездила в Англию или в Кению, на Филиппины и Суматру, Яву и Борнео, путешествовала по тем местам, куда сбегал когда-то Анджело из «Фавориты». Роза пыталась увидеть эти края глазами брата, надеялась разыскать кого-нибудь, кто знал Анджело. Это были тщетные попытки воскресить Анджело, чтобы любить его и чувствовать себя любимой. Но каждый раз Роза обнаруживала, что брат сочинял для нее волшебные сказки, которые не выдерживали испытания жизнью. И за эти чудесные вымыслы она возлюбила брата еще больше, ибо рассказы Анджело питали душу юной Розы.

Роза посетила имение английского лорда в Эссексе, где когда-то работал Анджело. Имение оказалось чуть больше крестьянской фермы. После долгих поисков она нашла человека, которого Анджело представлял восточным халифом, исполненным мудрости. Им оказался старый пастух, покорно дожидавшийся смерти. Брат описывал индийские города с изумительными храмами, белоснежными дворцами, а Роза увидела грязные деревни, где царила нищета и свирепствовали болезни. Его друзья-моряки, побеждавшие бурный океан, оказались негодяями и болтунами, убивавшими время в кабаках.

Но память об Анджело стала еще сильней, и немеркнущими остались легенды и рассказы, что придумывал он для младшей сестры, которую так любил. Эта немыслимая любовь помогла ей пережить крах семьи и построить на руинах новую жизнь.

«Старость — выдумка молодых», — подумала Роза.

Она провела пальцами по одеялу из меха норки и нащупала что-то гладкое и холодное — раковина-наутилус. Прежде чем подействовало снотворное, она взяла ее с ночного столика и заснула, поглаживая перламутр. Так она часто делала в юности. Роза поднесла раковину к уху, но не услышала ни шума прибоя, ни шелеста падающих звезд. Несколько лет назад раковина онемела. Она молчала, и молчание ее связывалось с будущим, в котором не было места ни воспоминаниям, ни мечтам. Такое абсолютное безмолвие обычно предшествует великой буре. Скоро бушующий смерч швырнет Розу высоко к звездам, где ее ждут счастливые раковины-наутилусы: там ее ждет Анджело, Иньяцио, мать, бабушка, Ивецио, Пьер Луиджи, Альберто, Джулио, Руджеро, все те, кого она любила и ненавидела.

— Глория, — тихо произнесла старая женщина.

И тут же имя внучки напомнило ей о сыне.

— Риккардо, — прошептала она.

Роза подумала, что безумная любовь Риккардо и Глории похожа на те чувства, что связывали ее с Анджело. Но тогда Роза и не догадывалась об их истинной природе.

Она позвонила, так как захотела встать. Ей нужна была помощь служанки, которая так назойливо подчеркивала свою незаменимость.

Роза представила себя в этом доме в одиночестве, пригвожденной к кровати. Через сколько дней она умерла бы от голода? Через три, через четыре или через неделю? Она вообразила, как ее спальня превращается в склеп, и ощутила сладостное чувство отречения от жизни, которое оказалось сильней, чем обычное желание жить. Такое ощущает альпинист, теряя последнюю опору, или обессиленный утопающий, погружаясь в волны. Почему смерть считают такой ужасной? Может, и ее усохшее тело останется нетленным, как тела аскетов, что умирают, осененные святостью. Это сравнение пробудило в Розе чувство юмора; мрачные мысли исчезли, и она тихонько рассмеялась, удивив Олимпию, которая в этот момент вошла в спальню.

В вазочке шведского хрусталя стоял букетик маргариток с розовато-белыми венчиками и золотистой середкой. И в это Рождество старику Клементе удалось вырастить для хозяйки нежные цветы в теплице в глубине сада. Кто бы мог подумать, что в холодном туманном Милане, в маленькой теплице на улице Джезу расцветут такие же маргаритки, какие были рассыпаны восемьдесят лет назад по полям вокруг «Фавориты».

— Спасибо, Клементе. Счастливого Рождества!