Не один - Отар Кушанашвили

У наблюдения за Навальным есть зрительный эквивалент – это как смотреть про аспидов-лиходеев в версии канала «Карусель». Вчерашних соратников-сподвижников он уже называет неприятными людьми, лодырями и тряпками, актера Машкова обозвал «п…… м» – за то, что тот «лижет власти», его пригласили в Валдайский клуб, он не просто отказался, нахамил. Навальный ввязался в большую игру, первое время, делая всем замечания, выигрывал, обличения всегда приносят профит, это работает очень просто, орешь «ату!» – объявляют беспримерным смельчаком. Ярким, бестрепетным, желанным, острым словом пронзающим жуликов и воров.

Но для того, чтобы так орать, надобно быть абсолютно транспарентным. Без греха, без скелетов в шкафчике, без призраков в комнате. А с этим проблемы у «сердитого пророка, обличающего лицемерие наших дней». Среди этой братии еще ни у кого, кроме Ганди, не получалось войти в анналы чистым.

А у нашего героя один и тот же прием, обозначенный выше. Он затянул с прологом, выдержанным в децибельной тональности и дворовой стилистике. Он однообразен, как вышибалы в ночных клубах. Его «недужно целеустремленный взгляд» утомил, похоже, и его соратников. Усилия ведь нужно прикладывать не только голосовые. А на параноидальном шарме я и сам могу концертную программу откатать, да с триумфом. От того, как АН воспринял свое поражение на выборах, повеяло какой-то безысходностью.

Лучше б вместо этой утомительной истерики его кататонический ступор поразил, родимого нашего сангвиника. Там был явственный разрыв в четыре световых цикла, но триумфатора он даже не поздравил. За походом во всеуслышание заявив, что он теперь – политик федерального значения. Но для этого мало уметь, по Саше Черному, «двухкопеечным мыслям придавать сумасшедший размах» и концептуализировать на пустом месте.

Есть жизнеспособная версия, что Бог так все устроил: не бывает дерзости в нужной дозировке, она либо перерастает в мужество, либо ограничивается фрондой с совершенно неуместной интонацией превосходства. От парня, которому очень нравится определение «креативный класс» и импонируют мессианские замашки, логичным было бы каждый спич завершать великодушным «И дай вам всем-всем, кто со мной, Бог, чистого света!»

Ему пойдет, он же креативный.

Бодрийяр писал об инфантилизме, об утешительном возвращении к детскому неведению, и всякий раз, когда мне попадается хорошая книга или когда я слышу чудесную музыку или смотрю мощное кино, я вспоминаю Бодрийяра. И наново убеждаюсь в том, что я – надо же, жизнь спустя! – по-прежнему, а то и пуще боготворю культуру и верю в ее целительно-искупительную силу.

Строго рассуждая, все, что я перечислил, надобно для того, чтобы себя не расплескать, не потерять, не растратить – и то, и другое, и третье я наблюдаю сейчас в больших количествах, дозах, масштабах порциях.

Мне нужно было прочитать переписку Набокова с издателем (знаете, как книга называется? – «Дорогой пончик. Дорогой Володя»; «Пончик» – это, если кто не понял, обращение). Надо было, чтобы я убедился, что не превращаюсь в бурбона, аспида и апаша.

Мне нужно было послушать нового Маккартни, заводчика всему мировому музыкальному делу, чтобы удостовериться, что, условно, я не превращаюсь в Николаса Кейджа, некогда актера. Мне необходимо было посмотреть первостатейную экранизацию Чарльза Диккенса «Николас Никлби», чтобы убедиться, что я не ошибся в Чарлзе Ханнэме, том самом, что блистает в сериале «Сыны анархии». (Чтобы описать его обаяние, не хватит ни восторженного женского хорала, ни моей элоквенции. Судя по всему, он адепт не визгливой, броской, а негромкой игры, предполагающей наличие харизмы).

У «нового» Боуи харизмы тоже когда-то было полно, а сейчас на четырнадцать песен один грамм оригинальности.

Не то что новый Кинг, рекомендованный его главным почитателем Алексеем Слафиром. Почитайте его, Кинга, «1922» – крохотную вещь, пиксель на радаре истории, но такую страшную! «Мне снилась осень в полусвете стекол», а пробудившись, я услышал вопль.

Все-таки верное решение я принял жизнь назад: перестать смотреть ТВ, тем паче себя.

И в мозги стал поступать кислород, и оптика стала другой, и тоньше я стал, во всех смыслах.

Я ненавижу политику, ненавижу политиков, которые, надо отдать им справедливость, делают все, и даже больше, чтобы их ненавидели; мне жалко крымчан, живущих недостаточно и многотрудно, но я не понимаю, почему туда ездила группа «Любэ»? По этому поводу у меня с группой возникло «некоторое мировоззренческое прекословие».

Это при том, что я очень люблю их продюсера Игоря Матвиенко, который сам мне говорил, что политика уничтожает душу. Я спрашиваю любимого товарища: на кой же тогда? Как может он прокомментировать столь неочевидный выбор гастрольного маршрута? Не в бараке живем, зычным голосом и песней «Комбат» никого не напугаешь, надо уважать соседей, пардон за элементарщину, сочувствие – да, но нельзя доводить дело до «выжженной пустоши».

Славой – и об этом не то что Расторгуев, об этом даже певица Слава, отказавшаяся туда лететь, знает – можно пользоваться по-разному, но нужно – в таком разе – сверхтактично, ибо претензия артиста, в данном случае парня, в кои веки извлекшего на свет божий гимнастерку, на мессианство закончится тем, что слава сотрет его личность, «оставив слепящий ореол вокруг звезды».

В мире больше нет места для мессианства, общежитие его не предполагает.

И замечено, кстати, что «мессии» рано или поздно теряют согласие – и с собой, и с другими. В Крыму знали одного пророка, звали его Лужков, тот тоже в своем роде песни пел.

Но паяцы (это, кстати, не оскорбительное слово) и шуты (тем паче не оскорбительное) должны мирить в последнем счете, а не нагнетать. Об этом их высшем назначении сказал мне Лев Лещенко, а уж он-то всякого дерьма нагляделся. Его реплику: «В таких делах эмфаза не нужна» я записал на будущее.

А у «Любэ» есть песня со строчкой: «Тянет к людям простым».

Ужели поехали по приказу сверху, от непростых людей?

Для вас «холодная война» – игра слов, речение, для меня она была реальностью.

не казалось, мы живем в новом мире, но с каждым днем я вижу все больше людей, которые хотят гальванизировать старый, а я, даром, что не совсем старый, его помню, он, если без мата и образно, напоминал мост через пропасть, мост без укреплений, пропасть без моста. Я не могу, вспоминая времена, когда в школе нам втемяшивали, что американцы суть твари и хотят нас извести, – я не могу те времена вспоминать в элегантных выражениях.

Для вас «холодная война» – игра слов, речение, для меня она была реальностью.

Наш шибанутый директор школы пугал меня ядерным ударом, и я с перепугу написал письмо Брежневу, содержание приблизительно такое: не дерись, а мирись, пожалуйста, не надо драться.