Навозный жук летает в сумерках… - Мария Грипе

Но Натте ничего не ответил и даже не шевельнулся.

— Пожалуйста, будь осторожен, — попросил его Линдрот.

Тут Натте впился в него глазами.

— Нечего тут вынюхивать! — прошипел он.

— Вынюхивать?.. Что ты имеешь в виду?

— Да, а чем вы там давеча занимались? В церкви?

Линдрот почесал в затылке. Неужели он должен отчитываться еще и перед Натте?

— Кончай эти глупости! — строго сказал тот и поднялся. — Накличешь беду на всю деревню! Это плохо кончится!

Он немного постоял, исподлобья глядя на Линдрота, потом покачнулся и, перемахнув через канаву, исчез в лесу.

— До свидания, Натте, — почти испуганно произнес Линдрот.

— До свиданьица, — послышалось из кустов. — И бросай эти глупости!

Линдрот вернулся к машине. У него был озадаченный и немного расстроенный вид.

— Возьмите «салмиак», пастор! Возьмите две! — предложил Юнас.

— Да, эти твои конфетки так бодрят! Спасибо!

Линдрот сел за руль и завел мотор. Чтобы снова вывести машину на тропинку, ему пришлось изо всех сил жать на газ.

— Бедный Натте, что-то его мучает, — сказал Давид. — Ему постоянно мерещится, что все что-то вынюхивают…

— Да-а, — озабоченно произнес Линдрот, — интересно, чего он боится?

Они снова выбрались на тропинку. Некоторое время Линдрот вел машину осторожно, но потом помчался так же бесстрашно, как раньше, и к нему вернулось хорошее настроение.

Наконец они приехали на Лобное место. Все вылезли из машины. Линдрот сразу же открыл багажник и проверил корзинку с едой.

— Когда едешь, так трясет. Как там наш провиант?

Но с едой ничего не случилось. Все было в отличном состоянии. Линдрот склонился над корзинкой, поднял прикрывавшую ее салфетку и с наслаждением втянул в себя воздух.

— Нет, сначала надо все-таки выполнить наш маленький ритуал, — сказал он и положил салфетку обратно. — Так будет лучше.

Лобное место — это очень красивый холм. Линдрот сказал, что раньше здесь стояли виселицы. Их часто ставили на открытом месте, откуда открывался великолепный вид — то ли чтобы повешенных было видно с дорог, где проезжали люди, то ли чтобы осужденные перед смертью увидели хоть что-нибудь приятное.

Анника вздрогнула. Об этом страшно было думать.

— Да, страшно представить, — согласился Линдрот, — что есть люди, которые считают себя вправе лишать кого-то жизни. — Он замолчал. — Но все же здесь очень красиво, — добавил он.

На холме росли старые дубы. Ветер ровно шелестел в их кронах и в сочной зеленой траве. Где-то далеко звенел колокольчик на шее какой-то коровы. На деревьях пели птицы.

— Все-таки неплохое место для кладбища, — сказал Давид.

— Если честно, — ответил Линдрот, — я считаю, что здесь, внизу, куда лучше, чем на кладбище.

Достав все нужное из машины, они пошли на самую вершину холма.

Церемония должна была начаться с небольшого псалма.

— Псалом 579, стих первый, — сказал Линдрот и взял тон. Остальные тоже начали петь. Они стояли наверху, раскрыв книжки, и пока они пели, ветер трепал страницы.

Я только гость и странник

На празднике чужом.

Мой дом не на земле, —

На небесах мой дом.[5]

Им предстояло установить памятную доску. Сначала Линдрот с помощью Юнаса и Давида вбивал колышек в землю. Потом к нему прибили доску.

Линдрот прочитал слова, написанные на доске:

Памяти ученика Карла Линнея

АНДРЕАСА ВИИКА,

который родился в Рингарюде 23 мая 1738 года,

умер в Рингарюде 9 сентября 1785 года.

Он хотел быть похороненным на этом месте.

«Все живое взаимосвязано».

— Да, — заговорил Линдрот после минуты молчания. — Все живое едино, это твои собственные слова, Андреас Виик. Это было главной идеей твоей жизни и всех твоих деяний. Смерть была для тебя не концом, а продолжением жизни — жизни в более широком и глубоком смысле. Ты считал, что мертвые продолжают жить.

Линдрот замолчал. Вдалеке звенел бубенчик, ветер шелестел в траве и в листве деревьев, щебетали птицы, и ветер трепал страницы псалтырей, пока они пели:

Нашей жизни суета

Утекает, как река,

Но за этой суетой

Душу вечный ждет покой.

— Это был псалом 545, первый стих, — тихо сказал Линдрот. — Можешь положить цветы, Анника!

Анника поправила букет, подошла к доске и, опустив цветы на землю, слегка поклонилась.

— Скажите, пастор, а как вы думаете, мертвые продолжают жить? — спросил Юнас.

— Да, пастор, как вы думаете? — сказал Давид.

Линдрот не сразу ответил, он теребил свои густые брови. Он иногда так делал, когда его о чем-то спрашивали.

— Да-а, — ответил он наконец, — да-а… я думаю, что все происходит, как сказано в Библии — есть жизнь вечная. Не могу себе представить, чтобы старость и смерть тела были концом всего.

Анника спросила:

— А как вы думаете, мертвые могут общаться с живыми?

— Что ты имеешь в виду, Анника?

— То есть могут ли мертвые установить с нами какую-то связь?

— Не знаю… А зачем? — Линдрот снова потер свои брови.

— Мне просто хотелось знать… — ответила Анника.

Линдрот глубоко вздохнул, взглянул на небо, потом снова на Аннику, прямо в ее глаза.

— Да, милая Анника, я тоже хотел бы это знать. Если придерживаться того, что сказано в Писании, то никаких оснований так считать нет. Но много раз я присутствовал при людской кончине и должен сказать, что видел и слышал такое, что порой заставляло меня призадуматься. Вот, пожалуй, все, и, может, не стоит ломать голову над тем, что уму непостижимо?

— Давайте перекусим! — предложил Юнас, глядя на корзину.

— Давайте! — Линдрот подошел к корзине и снял салфетку.

Какие вкусности!

Какой пикник!

Какой превосходный день!

— Ну и что с того, что какой-то там статуи не оказалось в каком-то там гробу? — умиротворенно вздохнул Линдрот.

— Ерунда! — согласился Юнас. Он мечтательно смотрел перед собой. — Может, все же надо было позвать Йерпе, — сказал он.

На самом деле, это не предназначалось для чужих ушей — Юнас просто думал вслух. И прикусил язык.

Давид и Анника непонимающе уставились на него.