За сумеречным порогом - Питер Джеймс

У трупа было веснушчатое лицо, полнота его подчеркивалась тем, что волосы были начисто сбриты, с выражением умиротворенности, как у пациента, покидающего кресло дантиста.

Харви снова потянул простыню, грудь у мужчины была того же серо-коричневого цвета. На месте операции по поводу болезни сердца – шрам. Моргая от паров формалина, Харви тянул простыню вниз, обнажился пупок, затем пенис, такой сморщенный, что с первого взгляда его было трудно отличить от мошонки, на которой он покоился.

Харви обнажил бедра трупа, потом ноги и замер в удивлении: левая нога была ампутирована ниже колена.

– Ого! До нас тут уже кто-то поработал, – сказал Клиффорд.

Хедли Уинз стал желто-зеленым. Харви почувствовал легкое разочарование. Бесцветное, как будто обтянутое искусственной кожей, тело больше походило на манекен, чем на человека. Пайпер, казалось, остолбенел. Гордон Клиффорд криво усмехнулся. Хедли Уинз резко отвернулся, и его вырвало, содержание его желудка – томатные шкурки, тертая морковь, слюна – запачкало перед его халата.

– Простите, – сказал он и отправился на поиски швабры и ведра.

Харви согнул палец и осторожно ткнул руку трупа. Мышца на ощупь была похожа на замазку.

– Эй, Харви! – сказал Гордон Клиффорд, изображая ужас. – Не делай этого, ты его разбудишь.

Харви улыбнулся. Клиффорд – козел, подумал он. Все они, с кем он учился в медицинском колледже, козлы. Они только притворяются, играют. Стараются быть очаровашками, весельчаками. Он сделал большую ошибку, рассказав своим приятелям в школе слишком многое, посвятив в тайны, которые они не в состоянии понять. И еще – он слишком серьезен. Это отталкивает людей, не способствует хорошим отношениям, мешает расположить их к себе. Люди – жалкие существа, но не стоит позволять им знать, что тебе это известно.

Пайпер внимательно изучал учебник.

– Мы начнем со спины, – объявил он. – Кто хочет сделать первый надрез?

Харви тоже открыл учебник и пробежал глазами оглавление. «Грудная клетка». «Брюшная полость». «Сердце». «Шея». «Конечности».

Он изучил все эти разделы так досконально, что большую часть материала знал наизусть.

– Нам нужно перевернуть его, – сказал он.

Они положили номер пятьдесят второй на живот. Хедли Уинз так и не вернулся. Харви вытащил из свертка новенький блестящий скальпель, затем сверился со схемой. Прижал лезвие к коже под шеей трупа. Ему пришлось приложить усилие. Тело было на удивление твердым, и, когда он сделал надрез, раздался звук разрываемой материи. Он медленно вел лезвие вдоль спины, за лезвием тянулась полоса вязкой жирной жидкости.

Интересно, что означала смерть для номера пятьдесят второго. Поднимался ли он над своим телом, кружило ли его в темном туннеле, видел ли он яркий свет и встречался ли со своей матерью? Разрешено ли ему было там остаться, или же его тоже отослали назад? Не парит ли он сейчас под потолком этого зала, наблюдая за ним?

Некоторые верят, что, пока тело не похоронено, души витают вокруг. Они не могут освободиться и улететь, пока остаются хоть какие-то признаки жизни. В другой мир они попадают только тогда, когда тела уже нет, когда от него ничего не осталось.

Когда людей хоронят, они не умирают совсем. Волосы продолжают расти. Ногти – тоже. Даже если из вен вытечет вся кровь и вместо нее будет закачан формалин, жизнь в теле продолжается: гниение, бактерии. Для того чтобы тело обратилось в прах, требуются годы. Годы, которые приходится проводить над собственным телом, наблюдая за ним. От которого невозможно освободиться.

«Тебе нужно возвращаться обратно, дорогой!»

«Господь очень тобой недоволен».

А если некуда вернуться? Только в мертвое, разлагающееся тело, что тогда? Или если кремировали?

Разве это не ад? Быть духом без тела, отправленным назад с небес, чтобы парить и наблюдать. Навсегда.

Харви с опаской поднял глаза, размышляя, не кишит ли воздух в этом зале душами находящихся здесь мертвецов, душами, скользящими сейчас над ним, подобно рыбам. Кричащими, потому что они осознали вдруг, за чем им придется тут наблюдать.

Душами, находящимися в жутком заточении.

Или ничего такого нет? Совсем ничего. Просто смерть, конец? Когда умирает мозг, умираешь и ты?

Леденящий холод проник в Харви, а запах рвоты Хедли Уинза вызвал воспоминания, которые с некоторых пор его преследовали.

Анджи.

Потеря контроля над собой.

ШИЗО.

С того случая он испугался. Испугался своей роковой силы. Таблетки ее сдерживали. Хлорпромазин. Двадцать пять миллиграммов три раза в день и пятьдесят – на ночь. Один из курсов лечения шизофрении, он отыскал его в справочной библиотеке Британской медицинской ассоциации спустя день после разговора с Анджи. Он выписал рецепты на трехмесячный курс лечения на бланках отца, найденных на его письменном столе.

Возобновить запас для него не составит труда. Он уже подружился с сестрой, распределяющей лекарства в больничной аптеке, наговорил ей, что интересуется исключительно фармакологией, и она показала ему кладовую. Он, узнал, где находятся полки с лекарствами для психиатрического отделения и как ведутся записи о выдаче лекарств.

От таблеток у него слегка болела голова, и по утрам он чувствовал себя немного одуревшим, и все. Проходила неделя за неделей, рецидивов не было, и он с горечью убеждался, что Анджи была права.

Харви раздвинул кожу и уставился на переплетение спинных мышц номера пятьдесят два. Солонина. Мясо, как у любого другого животного. Он отодвинулся в сторону и уступил место Клиффорду.

Этот зал, на который он возлагал такие большие надежды, не оправдал его ожиданий. Те, что лежали здесь, были слишком долго мертвыми, слишком долго. Больше десяти лет он страстно мечтал об этом дне, мечтал делать то, что делает сейчас с настоящим телом, с телом человека. Но теперь он понял: это не то отделение и не тот предмет.

Мертвые не смогут дать ответ на его вопросы. Только живые.

Вторник, 23 октября

Афиши перед серым бетонным зданием городской ратуши представляли собой фотографию семидесятилетней женщины со взбитыми, обесцвеченными перекисью волосами, сквозь которые просвечивал свет, создавая впечатление несколько покривившегося нимба. На ней было прозрачное платье, а на лице – улыбка, которой царственные особы одаривают с трапа самолета пришедших их встречать обычных смертных.

«ДОРА РАНКОРН – ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЙ МЕДИУМ – СЕГОДНЯ В 19.00», – сообщали прописные буквы под фотографией.

Кэт Хемингуэй стояла в очереди. Она никогда не была на сеансе медиума, однако смутное представление о том, чего ожидать, у нее было. Ее раздражало, что пришлось идти сюда, лучше пойти на «Привидения» с Эдди и компанией из редакции. Она все еще кипела от гнева, вспоминая нагоняй, полученный пару часов назад от Терри Брента, и только сейчас начала понемногу остывать. Первые полчаса она так злилась, что села и написала заявление об уходе, но потом порвала его.