Друг детства - Евгения Перова

Тогда же, семь лет назад, все еще было на месте – и дом, и сад, и бабушка: еще только подходил к концу первый год их совместной с Андреем жизни. А Данила, совсем не похожий на себя нынешнего – худой, длинноволосый, еще толком не опомнившийся, в то время раздумывал, стоит ли жениться на подруге погибшей Марины: любить он ее не мог, но одному было так тоскливо! Они встретились совершенно случайно посреди улицы в центре города: Хомский с Ольгой и Данила с Анькой и ее двумя пацанами – Анькин муж отошел за сигаретами, Данила только что поймал близняшек и тащил их, ухватив поперек животов, а мальчишки радостно визжали, дрыгая ногами.

– Дань, Дань, посмотри! Скорей! Вон, пара идет! У нас в гостинице живут! Он ее знаешь на сколько лет старше?! А такая любовь!

– Где? Кто? – Данила завертел головой, но тут увидел Ольгу и остолбенел. Он отпустил близняшек, и они прыгали рядом, хватая его за руки, а Данька не видел ничего вообще, кроме смеющихся серых глаз и лукаво приподнятой брови. Спроси его, как она выглядит, во что одета – Данила бы не ответил.

– Здра-авствуйте! Гуляете?

Ольга с Андреем приостановились, поздоровались с Аней и пошли было дальше, но потом оба оглянулись.

– Ну все, свела парня с ума! – сказал Андрей, а Ольга засмеялась.

Она была счастлива. Ей так нравилось сводить с ума, быть красивой, все время чувствовать любовь Андрея и любить его самой, что она иной раз нарочно кокетничала с кем-нибудь, чтобы доставить Хомскому это невинное мужское удовольствие: все восхищаются моей женщиной, а она принадлежит только мне! Но тут она не успела даже пококетничать – молодец сразу разинул рот и покраснел. Он понравился им обоим – длинный, смешной, растерянно моргающий, обвешанный детьми: близняшек было всего двое, но они так мельтешили, что казалось, их целая куча. Ольга улыбнулась ему, и Данила покраснел еще пуще.

– Лялька! Не хулигань! А то у молодого человека инфаркт будет!

– А я что, я ничего…

– Вот такого тебе надо, – сказал, посмеиваясь, Хомский, когда они отошли подальше. – А то выбрала какую-то старую перечницу…

– Никого мне не надо, не выдумывай! Мне и с тобой хорошо!

Но на потрясенного Данилу оглянулась еще раз. И вздохнула – так, легонько. Хомский и не заметил. Или заметил? Данилу она несколько раз вспоминала, а потом забыла: столько их было, сраженных ее красотой, всех и не упомнишь! Один такой, сообразив, что ему не обломится, ехидно сказал Хомскому, когда тот расплачивался с ним за обед.

– А это вашей дочери! – И дал для Ольги конфету.

Ольга засмеялась и тут же, пока официант не отошел, поцеловала Андрея так не по-дочернему, что молодой человек смутился. Хомский тоже посмеялся, но укол почувствовал очень болезненный: ему и так все время казалось, что Ольга видит в нем в большей степени отца, чем мужа… или любовника.

Аня тоже забыла ту случайную встречу: в Ольге совсем не осталось былого блеска, она осунулась и подурнела от переживаний. Правда, когда Данила рассматривал Ольгин семейный альбом, лицо Андрея Евгеньевича показалось ему странно знакомым и он долго вспоминал, где мог видеть этого седого человека, с улыбкой смотрящего на него поверх очков. И главное, такое ощущение, что совсем недавно видел! В кафе, что ли, где они мороженое ели? Точно! Данила уговаривал Ляльку, а тот сидел за соседним столиком и кивал ему: правильно, мол, давай! А когда уходили, его уже не было… Да нет, не может быть! Просто похож! Показалось! И Данила потряс головой, прогоняя наваждение.

Когда Ольга с Андреем выбирали имя своему сыну, за полторы тысячи километров от них в маленьком подмосковном городе Сорокин вдруг проснулся так резко, что голова закружилась и затошнило. Он посидел, положив руку на выпрыгивающее из груди сердце, и подождал, пока не перестала вертеться вокруг него карусель шкафов и кресел, потом встал и пошел на кухню. Достал из холодильника бутылку минералки, налил и долго сидел, глядя на пузырьки, шипящие в стакане.

Сегодня улица была пустая.

Совершенно пустая: ни Ляльки, ни желтых листьев, ни машин, ни собак, ни птиц. Голые липы, мокрый после дождя асфальт, автобусная остановка. Подошел, скрежеща, автобус, открыл со скрипом двери, постоял. Потом, словно пожав плечами – ну, как хочешь! – закрыл двери и уехал. Автобус тоже был пустой – ни пассажиров, ни кондуктора, ни водителя. И Сашка вдруг увидел, что улицы больше нет: остались одни тротуары, а между ними провал, который все расширяется и расширяется, и вот уже из-под его ноги отваливается и падает вниз кусок асфальта! Потом ему показали все сверху, с высоты – крошечный островок, торчащий, как гнилой зуб, из пасти страшной пропасти. Крошечный островок с автобусной остановкой и с его мелкой фигуркой… И только через пару дней он понял, о чем этот сон: Лялька его разлюбила. Совсем. Навсегда и бесповоротно.

Сорокины развелись через пять лет, когда Томурзику окончательно надоели бесконечные Сашкины измены. Он тут же женился на своей последней любовнице, которую по иронии судьбы звали Олей. Все у него было хорошо, у Сорокина: бизнес процветающий, квартира большая, спальня отдельная, машина дорогая, жена молодая, всё в шоколаде. Но время от времени он просыпался посреди ночи, задыхаясь от отчаяния: опять! Опять он бежал по бесконечной Центральной улице вдогонку за Лялькой, зная, что она идет где-то там, впереди, невидимая в круговерти осенней листвы, нескладная и прекрасная в своей старенькой школьной форме – идет ровной походкой, помахивая портфелем. И как бы он ни бежал за ней, как бы ни звал, она не оглядывалась.

Никогда.