Осень призраков - Юрий Некрасов

– В аду? – рассмеялся старик. – Мне там гамак держат, не изволь беспокоиться. Почитай, вся компания в сборе. Только меня и ждут.

Он был мастак трепаться, не в пример утренним дурням. «Но я, пожалуй, предпочту ему общество двух Клопов, даже если они разделают меня под орех». Гарольду не нравилось снисходительное всеведение, которым светились глаза старика, кроме того, он вчистую обыгрывал Холдстока в разговоре. «Сегодня разве что камни не ставят меня на место», – скривился Гарольд.

– От тебя плохо пахнет, мужик, – так же внезапно, как и началась, тема опрокинулась на борт. – Ванилью и обманом. Может, выпьем?

Второй раз за день пришлось давиться грошовым виски. Все время, что Гарольд пил, старик напряженно принюхивался. После третьего-пятого глотка одобрительно кивнул, точно запах спиртного перебил миазмы предательства.

– Зачем ты здесь?

– Задаю глупые вопросы. Ищу приключений, – честность не раз выручала Гарольда.

– Шакалишь на крупную шишку? На выскочку, что приехал поутру?

«Непостижимо! – закипел Гарольд. Это он здесь самый ловкий. Его голова соображает на три хода вперед. Какого черта каждый встречный-поперечный с полшага угадывает, кому он сват и кто ему рад? – Это как посмотреть, кто на кого шакалит!»

– Мой тебе совет, просто пей. Когда спросят, что нашел, делай глупые глаза и разводи руками. Даже притворяться особо не придется.

– А что с детьми? – Если тебя раскрыли, это не повод признаваться и уж тем более не причина бросать расследование.

– Нам-то какая беда? Ну, продали их, убили. Скажи честно, ты о каждом проглоченном куске молишься? Вот и тут – сгинули они. Либо за упокой молись, либо за память дерись.

– К чему была вся эта исповедь про гарпун? – совершенно искренне возмутился Гарольд.

– Жалею, что не забрал с собой. Штучный товар.

Трубка потухла.

Старик заглянул в нее, опрокинул и выколотил о свой башмак, потянулся за трутом и начал раздувать на нем яркий малиновый уголек.

– Засуетились. Ищете, – сказал он между пыхами, раскуривая трубку. – Лучше бы кто выпить поставил. Дырявые времена… – Гарольд покинул его, бубнящего себе под нос. Для некоторых историй слушатель не нужен.

День, такой длинный, что Холдсток устал его терпеть, наконец закончился.

Гарольд сбросил ботинки и прислушался, как стонут и жалуются ноги. С полевой работой пора было завязывать. Что он станет делать, уйдя на покой? Купит плантацию и утонет в виски? Засядет в контору и бумажные хлопоты отрастят ему горб? Заведет румяных детишек и жену с косой до пояса? Воображение пасовало, опыт отказывался рисовать картины реальной старости и покоя. Гарольд пошевелил пальцами ног, протяжно выдохнул и приценился к початой бутылке. Ему предстояло еще одно дело. Самое важное.

Кратко, но обстоятельно описав свои успехи, Холдсток скрепил письмо инспекторской печатью, спустился по лестнице, стараясь не привлекать внимания, и вышел в ночь. Скользнул меж пальцев города, чтобы тот не успел сжать кулак и поймать его. В условленном месте было пусто. Гарольд несколько разочарованно втянул воздух сквозь зубы и проверил еще раз, на всякий случай. Свое письмо тщательно упаковал в промасленную бумагу и проследил, чтобы конверт не заметили с улицы случайные прохожие. После чего отправился в номер, попрощался с бутылкой и с чистой совестью отошел ко сну.

Тревога, безотчетная, колючая, разбудила Гарольда посреди ночи. Он ворочался меж холодных простыней и не находил, что могло его так растревожить. Какой-то разговор, деталь, скрипучая, жизненно важная. Он заметил ее, даже отложил в сторону, как надкушенное яблоко, но сейчас упускал из виду. Гарольд протянул руку за бутылкой, она покатилась по полу, громыхая и дразня. Сон пришел к нему перед самым рассветом. Гарольд сидел на высокой скале, спустив ноги в бездну кипящего прибоя. Гарольду снились чайки.

Его разбудил мальчишка, он стучал в номер до тех пор, пока Холдсток, проклиная весь его род песьими кличками, не добрел до двери.

– Изволите отобедать, сэр?

– Позже, – отрезал Гарольд, хотел вернуться в постель, которую бездонно делил с Морфеем, но часы на ратуше отбили положенную дюжину, пришлось вспомнить о делах.

– Кладбище, – со стоном вспомнил Гарольд, размял дряблое спросонья лицо, но в зеркало решил не заглядывать.

Пошевеливайся, Гарольд Холдсток, пошевеливайся. Тебя ждет письмо.

Щель в кладке, похожая на щербатую улыбку тролля, за ночь собрала росу, и только.

Гарольд подумал, что ошибся местом на стене, проверил соседние складки камня, но и в них было пусто. Гарольд присел на корточки и изучил брусчатку. Изорванное в мелкую труху, здесь лежало его письмо. Крошки воска, которым он запечатал послание. Обрывок с характерной s. Адресат прочел письмо, но решил не оставлять своего взамен.

– Пусть так! – решил Холдсток. Все указывало, что тень отыскала еще меньше следов, чем оригинал. Обычное дело. Но это не повод пренебрегать правилами.

На кладбище провожали старуху.

Совершенно белая, точно вылепленная из соли, безумно старая, она лежала с огромным достоинством. Только волосы, неистово-рыжие, как у десятка детей и внуков, обступивших тело, полыхали из гроба.

«Зачем я здесь? Что ищу?» – с утра мучился Гарольд. Его взгляд блуждал от группы скорбящих к заросшим мхом крышам мавзолеев, но ни за что не цеплялся. Солнце засахарилось в зените. Длинная изогнутая тень падала на кладбище через весь склон. Холдсток задрал голову и посмотрел на кривое дерево, выросшее на вершине холма. Рядом с ним темнел окнами дом. «Кто согласится жить в такой глуши? Еще и с видом на кладбище?»

Гарольду показалось, в окне что-то мелькнуло. Рука, зовущая на чай? Или наоборот – предупреждение? Беги отсюда? Вязкая меланхолия, привкус неудачи, Гарольд ненавидел такие дни. Ничего не получалось, все выходило криво, точно день припадал на одну ногу. Гарольд постоял еще немного, присматриваясь, не появится ли рука снова, но темноту внутри дома никто не потревожил.

– Вылитый ангел смерти, – Гарольд вздрогнул. Абсолютно седой мальчишка стоял за его спиной. Он отделился от толпы скорбящих совершенно незаметно, дрожал и беспрестанно трогал лицо тонкими паучьими пальцами. Гарольд невольно отступил, продолжая изучать внезапного собеседника. Непристойно было рассматривать его вот так, в упор, но Гарольд ничего не мог с собой поделать, так же он изучал даму, кожу которой пожар сплавил с ночной сорочкой. Издали мальчишка походил на обычного подростка, но с расстояния в пару ярдов выглядел как старик, едва ли не старше, чем женщина, что лежала в гробу. Ветка-альбинос, выброшенная морем на берег, согнешь такую, и она с хрустом переломится пополам.