Платье из черного бархата - Кэтрин Куксон

Рия знала, что у хозяина было двое родственников. Один жил в Сомерсете (незамужняя дама неопределенного возраста), другой – в Америке, и было ему за семьдесят. Так ей по крайней мере объяснил разговорчивый служащий.

* * *

Когда Рия пыталась думать о последних четырех годах своей жизни, воспоминания становились расплывчатыми. Она отчетливо помнила многое из того, что происходило намного раньше. Перед глазами ее еще стоял тот вечер, когда Тол после разговора с ней вышел из кухни, одновременно покинув и ее жизнь. В тот же вечер Рия сожгла злополучное платье из черного бархата. Все последние месяцы были для нее словно в тумане.

Она не могла вспомнить, когда изменилось ее отношение к хозяину. Они стали разговаривать. Сначала Рия ограничивалась лишь односложными ответами, предпочитая слушать его, и постепенно она все глубже понимала сложную душу этого странного человека. Она также не смогла бы сказать, когда в сердце ее поселилась жалость. Это чувство, как говорят, сродни любви, но ее жалость не переросла в любовь и едва ли смогла бы перерасти. Тем не менее она относилась к нему с искренней добротой и участием. Внешне жизнь ее текла плавно и размеренно, но где-то глубоко внизу под этим спокойным потоком бурлило совсем другое течение, которое все эти годы безуспешно пыталось унести из ее памяти воспоминания о Толе.

Прошло полгода, как они расстались. Рия узнала, что он собирается жениться на девушке из деревни на двенадцать лет моложе его. Это была одна из тех двух девушек, которыми Тол предлагал заменить Рию в доме мистера Миллера. Однако по неизвестным причинам свадьба расстроилась. Однако Энни была ни при чем. Она так и не вернулась из города. Удивив всех, даже сестру Мэри, Энни удачно вышла замуж за торговца свининой и заняла более высокое положение в обществе. На свадьбу ездил и Тол. Обо всех этих событиях Рия узнала от Фанни, которая время от времени продолжала ее навещать. А вот Тола Рия не видела уже два года с того времени, как он перестал привозить молоко, сказав Джонни, чтобы тот сам ходил за ним на ферму. До фермы было почти две мили, и Рия решила, что Джонни будет забирать молоко через день. В особенно плохую погоду на ферму отправлялась она сама, радуясь возможности прогуляться и перекинуться парой слов с женой фермера, миссис Пратт.

В последнее время ее все чаще тянуло поговорить. И хотя рядом были дети и… хозяин, все это было не то. Огромная пропасть разделяла ее беседы с детьми и с Персивалем Миллером. Рии же требовалось нечто среднее. Ей недоставало простого человеческого общения, неважно, с мужчиной или женщиной.

Порой Рию раздражало, что обычного разговора с Бидди не получалось. Дочь быстро росла, превращаясь в молодую женщину. Ей шел пятнадцатый год, но она очень заметно повзрослела и была куда выше своих ровесников. Хрупкая на вид, Бидди, тем не менее была сильной и ловкой в работе. Но вот говорила она чаще всего о том, что прочитала в книгах или повторяла слова хозяина. И Рия стала все чаще задумываться о том, не вредит ли дочери такое образование; ее беспокойство постепенно росло. Бидди теперь приходилось много времени проводить в саду и огороде. Она копала, сажала, полола, то есть выполняла работу Дэйви. Джонни не справлялся один, и Бидди решила помочь брату и занялась садом. Но прежнего порядка уже не было. Да и как она могла его поддерживать, если три часа каждый день у нее уходило на занятия. Младшие дети тоже то и дело отрывались от дела. Работа спорилась лучше всего по утрам. А когда день идет на убыль, то становится меньше и сил, и задора. Рия знала это по себе.

Когда хозяин продлил время занятий на час, Рия тут же сказала ему, что это может сказаться на работе, но он в ответ лишь рассмеялся.

– Вы правы, – согласился он, – что полезно для тела, то хорошо и для ума. – И в тот же день хозяин признался ей: – Я часто спрашиваю себя, для чего появился на свет, и вот недавно, мне кажется, я получил ответ. Мне было предназначено осветить светом знания жизнь дочери некой Рии Милликан. И в то же время я задаю себе вопрос: почему ей суждено было родиться девочкой? Что станет делать она с таким пытливым умом, какое применение ему найдет? Но кто знает, возможно, из нее вырастет необыкновенная личность…

– Не говорите чепуху, – ответила Рия. Между ними установились такие доверительные отношения, что подобная вольность не задела его, что непременно произошло бы раньше.

Рия не удивлялась, что хозяин никогда не упоминал имя Дэйви. Его уход из дома можно было приравнять к смерти, о которой ни ему, ни ей не хотелось говорить. И все же она не могла не вспоминать об этом. И если в первые месяцы после того трагического события она и плакала, то только о том, что потеряла сына.

Раз в две недели у Дэйви полдня было свободных. Летом он отдыхал с двух до семи, а зимой с двенадцати до пяти. В один из первых выходных Рия ходила к Толу повидаться с Дэйви, но в силу изменившихся обстоятельств она больше не могла навещать его там. И когда переносить разлуку у нее больше не хватило сил, она попросила Бидди передать Дэйви, чтобы он прошел через черный ход, и они могли бы встретиться на западной половине дома.

В первую встречу она обняла сына и крепко прижала к себе, он прильнул к ней, склонив голову ей на грудь. Но так было всего лишь раз, в дальнейшем они едва пожимали друг другу руки. В хорошую погоду мать с сыном гуляли по полям, в плохую – сидели в маленьком сарайчике на задворках, Бидди приносила им туда чай с лепешками.

Вначале Дэйви оживлялся, только говоря о своей работе. В конюшне его хозяев стояло восемь гунтеров, охотничьих лошадей, и четыре рабочие лошади, там же обитало пять собак. Дэйви с почтением и трепетом рассказывал о кучере, мистере Моттреме, конюхе, мистере Лоутере и их помощниках.

Со временем скованность прошла, и Дэйви разговорился, стал больше рассказывать о проживающих в доме: хозяевах и слугах. Он даже сбился со счета, перечисляя их. Рия попросила его описать хозяйку, однако выяснилось, что сын ни разу не видел ее, хотя к тому времени проработал у них десять месяцев. Ему случалось видеть самого хозяина, молодых господ и хозяйских дочерей, когда они ездили верхом, но за их лошадьми ухаживали двое старших помощников конюха, а младшим, казалось, доставалось лишь выгребать навоз. И тем не менее Рия видела, что сын не мечтает ни о какой другой работе.

За время, прошедшее после трагического случая с хозяином, ее дети выросли и изменились, но особенно заметна была перемена в Дэйви. Ему скоро должно было исполниться шестнадцать: он окреп, раздался в плечах. Цвет волос остался по-прежнему светлым, но вот черты лица сильно изменились. Кожа также утратила былую нежность и мягкость, огрубела, обветрилась и приобрела красноватый оттенок. Но на взгляд Рии, самые большие изменения коснулись черт лица. От прежней красоты не осталось и следа. Иногда она пыталась представить, что сказал бы о сыне хозяин. Рия не находила подходящего слова, чтобы описать, как теперь выглядел Дэйви. Она могла бы сказать единственное: сын как-то весь погрубел. Это относилось и к фигуре, и к лицу, которое стало теперь широким, с массивным подбородком. Быть может, таким был его прадед. Возможно, шведы оставались красивыми только в молодости. Но ведь Дэйви не успел еще даже по-настоящему повзрослеть, он еще мальчик. Но однако его голос стал как у взрослого мужчины. И речь его вполне соответствовала работе в конюшне. Ах, если бы… Рия снова пожалела, что Бидди превосходила Дэйви умом. Как бы ему пригодились ее мозги! Дочери же, по мнению Рии, ее ум мог только навредить.