Обыкновенная семейная сцена - Максим Юрьевич Шелехов

насилию. Это они меня за него замуж выдали. А кто из них меня пожалел, кто принял во мне участие?.. Время. Семнадцать лет, ведь дитя еще, совершенное дитя. Отправляют в глушь какую-то, за тридевять земель от матери, возвращать дань обществу. Селят двух девочек к какой-то старухе, из ума выжившей, совершенно без присмотра. И вот оно, добродетельное общество, отдавай дань. Отдала, и самую себя отдала! Разве они не видели, что со мною делается, кто вступился?..»

«Почему не кричала? Да потому и снесла поругание безропотно, что их мнений и языков боялась. Ну, закричала бы, ну и сбежались бы на зов, предположим. Первое: одиннадцатый час, зачем не дома так поздно? А зачем пошла за «хлопцем» в детский сад ночью? Что мне им было ответить, рассказать про «прогулку под звездами», про «Гранатовый браслет», про снисхождение к обожанию, что настолько глупая была, в конце концов, что ничего не подозревала? «Кабель не вскочит» против желания – вот их единый аргумент. Время. Да я и сама себя виновною во всем считала, без их увещеваний и уверений, – сама, воспитанная временем. Потому и приняла, как наказание все со мною случившееся…»

«Я все же развелась с ним. Ненадолго его тогда хватило, скоро себя проявил. Перестала я его у себя принимать, он покрутился, покрутился, спустя пару недель уехал. Через суд разводиться стала. Пришел мне вызов, поехала я в последний раз в несносную мне, проклятую Власовку. Не была я больше там после этого, чему очень рада. Помню, приближаюсь я тогда к суду, сердце колотиться у меня страшно. Ну, думаю, что-то сейчас мне устроит этот бешеный. Зашла, дожидаюсь в коридорчике назначенного времени. Нет и нет его, моего Желткова. Я и рада и странно мне. Сидит девчонка, моих лет где-то, напротив. Я ее даже и в лицо не узнаю. Она же смотрит на меня как на знакомую. Еще бы, как мы с Олей на все село их тогда прославились! Ее, Олю, доигралась-таки она, тоже скрутил «хлопец» один, прямо перед уходом в армию, в день своих проводов. Нравы. С тем и поехала моя Оля в Мариуполь, не стала дожидаться жениха. Я же добилась своего штампа в паспорте. Дура. Да и не отпускали меня. Зачем не кричала, спрашивали? Теперь требуй замуж, говорили, как будто не замечая, что такое был мой жених! Мораль…»

«Вот, эта девчонка, узнав меня, как знаменитость, в коридорчике в суде смотрит удивленно и говорит: «А ты разве не знаешь?» —«Чего, не знаешь?» – я у нее переспрашиваю. Тут же эта девчонка мне и пересказала, что он, мой Желтков, себя подпалил и теперь лежит в областном ожоговом отделении, в З..»

–Как, подпалил? – изумилась Антонина Анатольевна.

–Подпалил, – повторила Маргарита Олеговна. – Как повестку в суд получил, так и подпалил себя, чтобы со мной не разводиться. Да, а ты думала? Он меня очень любил… всю жизнь любил, и по сей день любит, – продолжила она после некоторой паузы, – только по своему, по ненормальному, – добавила она.

–И?..

–Сильно ожегся? Нет, не очень, – отвечала Маргарита Олеговна, предупреждая вопрос Антонины Анатольевны. – Живот, шея, подбородок немножко обгорел, – а ты разве не заметила?.. Еще бы, среди общего безобразия.

Маргарите Олеговне, в этом месте разговора, по-видимому, приходилось превозмогать себя, чтобы говорить как можно непринужденней и даже с пренебрежением о предмете, тем не менее, и судя по всему, много ее волновавшем. Антонина Анатольевна со свойственной ей чуткостью, тут же различила этот диссонанс в настроении своей подруги.

–И, тем не менее, ты опять Ива́нова, – обратилась она к Маргарите Олеговне, чтобы как-то уйти от темы внешности ее мужа.

«Он все же был красив, – пропустила это обращение Маргарита Олеговна, погруженная в собственные тяжелые мысли, и уже не способная так просто от них оторваться, – раньше, и даже с обожженным подбородком. У него были правильные черты лица. Теперь, конечно, невозможно взглянуть, чтобы не поморщиться. (Антонина Анатольевна, еще раз досадуя на себя, догадалась, что таки нашло отображение на ее лице то, недавнее ее впечатление, составленное первым визуальным контактом ее с Владимиром Федоровичем) – Еще бы! – продолжала Маргарита Олеговна, – такие эксперименты производить над своим организмом! Жив, по сей день, и то чудо. Он наркоман у меня, закоренелый, в завязке, – временной, потому что все у таких временно, – ты, наверно, слышала? (До Антонины Анатольевны доходил такой слух об Ивановой муже.) – Это наркотик его так обезобразил, и ноги лишил. Несчастный. Он несчастный человек, Тоня!..»

«Кто знает, когда это с ним началось? Может еще там, во Власовке? – говорила Маргарита Олеговна, потупив взгляд, в глубокой задумчивости. – Я ведь тогда еще совсем дурачкой была, ничего различить не умела. Да и разве это было, как сейчас, на показ, как мод демонстрация? Мало кто умел тогда по лицам и по поведению законченных людей узнавать. Сейчас вспоминаю, был у него в то время один знакомец, рецидивист. Они на этой ноте и сошлись, наверно; мой-то Желтков, в свое время, тоже отбывал какое-никакое наказание, когда его свекровь моя не пожелала откупить от «химии». В дружбе их, своеобразной, тот перед Желтковым моим доминирующую занимал позицию. Вот я и догадываюсь теперь, может, и тогда уже был зависим Вова, а, может, и какие другие у них были дела? Как бы то ни было, заигрывал перед тем рецидивистом мой Желтков, юлил, собственного слова не имея. Это я потому такой вывод могу делать, что когда я понравиться удостоена была чести Вова допускал, чтобы ему в глаза его жены достоинства открыто замечали, терпел, а потом шел и мне пересказывал, и требовал отчета, как я заинтересовать «такого сорта людей» смею. Слово в слово так выражался, и много еще говорил мне всяких гадостей. А я в чем могла быть перед ним виновата? Сам он с «такого сорта людьми» повязался. Бесился мой Желтков, бегал по двору волосы на себе рвал, повеситься обещал, если узнает, что я с кем-то… и меня обещал повесить. Только я его меньше боялась, чем рецидивиста того, его товарища. Не хватало мне тогда еще и… Да я бы сама удавилась…»

Маргарита Олеговна подняла голову и долгим взглядом посмотрела в глаза Антонины Анатольевны.

«Ты только не подумай, чтобы он злодей законченный был, мой Желтков, – сказала она, – он именно несчастный человек, Тоня! Несчастный. Ему ведь и со мной не посчастливилось. Я ему ни в чем не спускала. Я таким образом привыкла на него смотреть и реагировать, что… Он не единожды восклицал, в пик