Долгая нота. (От Острова и к Острову) - Даниэль Орлов

— Как-то не особо верится.

— А почему тебе не верится? Борис Аркадьевич насчёт заработать весьма не дурак был. Он справедливо считал, что от премии до премии слишком большой срок получается. И ещё неизвестно, получишь ты эту премию или нет. Опять же, коллектив сотрудников большой, тут не только от тебя одного всё зависит. Он с профсоюзами едва ли не первый эти циклы лекций начал. Потом уже появилась синекура Общество «Знание» с их смешными путёвками.

— Это что за общество такое?

— Нормальное такое общество. Проводились всякие концерты, диспуты, сеансы гипноза, а оформлялись как лекции от общества «Знание». Одна путёвка общества — семь рублей. Если ты, скажем, дипломированный специалист по теме лекции, то ставка — две путёвки, если кандидат наук — то четыре, если доктор — то восемь. За одну лекцию доктор наук мог формально получить шестьдесят рублей. Это половина зарплаты инженера. Хороший приработок. И никто не гнушался. Заработок — это заработок, а работа — это работа. Между этими двумя понятиями никогда нельзя ставить знак равенства. Вернее, так: интеллигентный человек редко смешивает эти понятия. Или ещё уточню: интеллигентный человек в нашей с тобой стране редко смешивает понятия заработка и работы. Так уж устроен мир. Ты, Валентин, молодец, что не бросил науку в девяностые. Сколько толковых ребят утекло! Согласен, сейчас кто-то из них ого-го. Но таких мало, тут надо удачу поймать. Остальные что? Взять твоего приятеля Воскресенского. Ведь талантливый парень. А кто он теперь? Обычный барыга от рекламы, а ты — учёный, носитель фундаментального знания. Только это твоё носительство не должно тебе мешать зарабатывать и содержать семью.

— Что-то вы, Семён Эдуардович, меня просто за ребёнка держите. Собственно, мне до возраста Христа недалеко, — Валентин достал сигареты и приоткрыл форточку, — я всё прекрасно понимаю. И докторская. Мне нужно закончить с докторской, а потом уже смогу себе позволить расслабиться.

— Отличник, — перебил Эскин, — я чувствую свою за тебя ответственность. Потому и позволяю себе вразумлять столь благородного и уважаемого дона. Про расслабиться после диссертации я от тебя уже слышал. Ты расслабился в ресторане после защиты, набил морды двум ни в чём не повинным гомосексуалистам и на следующий день уже уткнулся в свои таблицы. Прости, но, между нами, Ольга жаловалась Людмиле, что живёте вы, мягко выражаясь, небогато. Она тебе не говорит, ибо повезло дураку с женой. Тебе не говорит, а Людмиле сказала. На себя взгляни — ты в этой кожаной куртке ещё в аспирантуру поступал. Это сколько лет назад было? Оглянись! У тебя есть силы, талант. У тебя есть время. У тебя не может не быть времени, если ты взрослый и разумный человек. Переключайся иногда с науки на что-то иное.

— На пересказ богатым идиоткам российской истории?

— У меня создаётся впечатление, что я тебя вербую торговать наркотиками. А я тебя не вербую торговать наркотиками. Я предлагаю тебе зарабатывать деньги собственной профессией, приложив её к несколько… — Эскин защёлкал пальцами, подбирая слово, — короче, предлагаю тебе новую плоскость для приложения своих профессиональных знаний и умений. Содержать семью — вот первое предназначение мужчины. Наука, искусство, философия, религия — это всё потом. Первое — это содержать семью. Ты историк, ты меня прекрасно понимаешь.

— Я понимаю, но я когда-то очень давно для себя решил, что буду жить наукой. И зарабатывать буду наукой. У меня, дядя Сеня, с некоторых пор ощущение, что я за себя и за того парня живу.

— Илью имеешь в виду?

— Илюху. Это смешным кажется, метафизика всякая, но нас с ним двое. Делаю то, что он бы делал. И тут даже не идеализм. Тут необходимость, потребность.

— Именно что идеализм. Илья твой хотел стать всемирно известным учёным, а не книжным червяком. Жаль, парня нет, он бы тебе мозги на место поставил. Хороший был раздолбай. Возвращаясь к твоему отцу — если бы он был идеалистом, то ты и на свет бы не появился. Идеалисты живут по правилам, Борис Аркадьевич жил по вдохновению, согласно мощной своей натуре. У тебя натура такая же должна быть, только загнал ты её в футляр от флейты.

Валентин засмеялся. Он вдруг представил себе футляр от контрабаса, из которого торчат ноги Эскина.

— Что смеёшься?

— Может, и правильно говорите. Ладно, обещаю подумать над своим недостойным звания мужчины поведением.

— Вот! Что и требовалось понять. У тебя жена есть, есть дочь и есть мать. Ты к матери сколько лет уже не приезжал? Три года? А помогаешь ей?

— Всё, дядя Сеня, мне уже и так стыдно.

— Должно быть стыдно. Всё хорошее, дорогой мой Валентин, происходит в этом мире либо от большой любви, либо от большого стыда, согласно христианской парадигме. Ву компре ву?

— Уи, мон женераль!

— Марш к себе на факультет медитировать над графиком! Ищи в нём окна, увеличивай до дверей, выходи в эти двери и иди к умному дяде Сене. Дядя Сеня научит тебя жить.

Занимать денег Валентин ездил в один из январских вечеров, предварительно договорившись с Семёном Эдуардовичем. Воскресенский, обещавший составить компанию, в обычной для него манере в последний момент увильнул. Отзвонился и сослался на пробитое колесо. Нужно было ехать на метро. Валентин долго выбирал между портфелем и спортивной сумкой. Почему-то казалось, что десять тысяч — это сумасшедшая куча денег, которую везти в кармане просто неправильно. Он было сунул за пояс длинный охотничий нож в брезентовых ножнах, но одумался: ещё остановит милиция, примет за грабителя.

Вышел на Красных воротах и сразу попал в снегопад. Огромные как куски неба хлопья несло вдоль улицы. Продавщица пирожков, повернувшаяся к ветру спиной, стояла, похожая на вывернутого наизнанку китёнка. На пешеходном переходе гаишник помогал столкнуть к бордюру заглохший посреди проезжей части Golf. Он лупил перчатками по крышке капота, елозил ботинками в грязной жиже и щедро матерился на девицу с испуганными глазами. Та никак не могла понять, в какую сторону нужно выкручивать руль.

— Эй, уважаемый, — гаишник окликнул Валентина, — помоги толкнуть, а я покручу. Эта дура сейчас в бордюр въедет.

— Да форточку опусти, мать твою! Опустите форточку, девушка! — орал гаишник. — Опусти, я говорю! Я сам тебя выкручу.

Валентин упёрся рукою в стойку, толкнул и в тот же миг, поскользнувшись, со всей дури ударился коленом о мокрый асфальт, а скулой о бампер.

— Что, коза, доигралась? — заорал гаишник. — Техосмотр надо нормально проходить, а не покупать его. Я тебе сейчас наезд на пешехода с получением травм оформлю. Десять минут уже мудохаемся.

Валентин поднялся, помог дотолкать машину и встал у палатки отряхивать брючину. Гаишник, без слов хлопнув Валентина по плечу, пошёл к себе в будку.

Девушка в машине скроила извиняющееся лицо, сложив ладони в горсточку.

— Да ладно, — Валентин махнул рукой и, чуть прихрамывая, поспешил на зелёный свет. Тыльной стороной перчатки он дотронулся до скулы и понял, что, похоже, ударился сильно. Скула быстро опухала. «Отлично начинается вечер. Обратно на такси поеду, — решил он, — С такой рожей меня каждый милиционер посчитает своим долгом остановить». Наклоняя голову от летящего в лицо снега, Валентин миновал сквер перед зданием МПС, вышел на Новую Басманную и двинулся вдоль домов. У мостика он остановился, вдыхая сладкий и тоскливый дух железнодорожного дёгтя. Внизу медленно двигался состав. На параллельных путях зыбкой тревогой светились синие огни семафоров. «А мне никуда не надо ехать. Мне хорошо здесь. Я дома», — почему-то подумалось ему.