Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази

Эннелин была как громадный сундук, наполненный добродушием, любовью и — что особенно важно — деньгами. Достаточно было нежно прикоснуться к ее руке, произнести ласковое слово — и тогда ее сердце и ее шкатулка раскрывались настежь. Эта женщина расплачивалась за любую ласку золотыми сережками, за страстное признание — серебряным медальоном, за каждое объятие — горстью гульденов. Она была даже готова на поцелуй до свадьбы, однако Иоганн как мог избегал этих обвислых губ, похожих на брыли мастифа, — он говорил, что не хочет раньше времени лишать свою нареченную невинности. Она знала, что ее будущий супруг трудится со всей набожностью и без какого бы то ни было личного интереса ради приумножения Слова Божьего, — то была благороднейшая из задач, которую не оплатишь никакими деньгами. И все-таки Эннелин настаивала на своем щедром участии, несмотря на сопротивление суженого, который, впрочем, в конце концов всегда соглашался.

Итак, приобняв неохватную фигуру своей невесты, Гутенберг разжился деньгами на покупку большого количества солей железа. В обмен на достаточно нежное «любовь моя» он получил гульденов на целую партию зеленого купороса. Любовное поглаживание ее волос — нежных, как ослиная грива, — было вознаграждено суммой, достаточной для приобретения восточного гуммиарабика и самых чистых масел первого отжима из лучших оливок, орехов и льна. И вот, трудясь в поте лица своего и при потрясающем терпении своего желудка, Иоганн через несколько дней имел все необходимое для изготовления большого количества чернил.

Наконец-то он смог вернуться в аббатство и справиться с насущной задачей. Он покрыл чернилами свою первую композицию, подложил сверху лист бумаги и потянул рукоятку пресса. Все три металла прекрасно отработали свое предназначение. Конечно, самодельный пресс обладал немалыми недостатками, однако никто бы не поверил, что напечатанное имя Иоганн Генсфляйш Гутенберг не написано от руки. Иоганн теперь мечтал о том, как улучшится качество изображения, когда Заспах доделает настоящий печатный стан. Однако проблемы Гутенберга на этом не заканчивались: он так и не сумел повторить изумительный почерк Зигфрида из Магунции. Вконец обессилев, мастер закрыл лицо руками и окончательно убедился, что у него нет выбора: придется прибегнуть к услугам каллиграфа. До сих пор Гутенберг прилагал нечеловеческие усилия, чтобы никто не прознал про его тайный замысел. Вообще-то, у Гутенберга уже был соучастник, снабжавший его бумагой, и он до поры до времени не задавал лишних вопросов, однако как утаить секрет от привлеченного к делу переписчика?

Все эти вопросы отвлекали Гутенберга от заботы, с которой тоже следовало покончить как можно скорее, — от женитьбы на Эннелин, к тому же выпадавшей на день получения долгожданного печатного стана.

Однажды утром к Гутенбергу явился Хайлманн с лицом мрачнее тучи; он сунул граверу под нос список партий бумаги, которые успел ему передать, а сам при этом не получил взамен ничего. Стоимость бумаги уже достигала двух сотен гульденов. Андреас, мужчина с мощными мускулистыми руками, привычными к тасканию больших тюков, хлопнул кулаком по стулу и предложил Иоганну либо немедленно расплатиться, либо вернуть бумагу, либо раскрыть секрет своего таинственного предприятия.

— Денег у меня сейчас нет, но…

— Никаких «но».

— Я потратил бумагу на опыты…

— Прекрасно, тогда я готов выслушать твой план.

Иоганн покачал головой, примирительно взмахнул руками и еще раз попытался оправдаться. И тогда Андреас схватил его правой рукой за горло, а левым кулаком нацелился прямо в нос. В тот момент, когда кулак уже приближался к намеченной цели, Гутенберг выкрикнул:

— Ладно-ладно, я расскажу!

Хайлманн мягко опустил своего собеседника на стул, пригладил огромной лапищей его замявшуюся одежду и совершенно спокойно произнес:

— Я тебя слушаю.

Гутенберг уже научился хитрить со своей невестой — так чтобы не раскрыть главного секрета; теперь он тоже принялся импровизировать:

— Речь идет о реликвиях из базилики Акисгран.

Андреас широко распахнул глаза и с интересом закивал. Иоганн обхватил до сих пор болевшую шею и продолжил:

— И главным образом, о голове святого Иоанна Крестителя.

Хайлманн восторженно улыбнулся, не подозревая, что на самом деле мысль о голове Крестителя пришла к Гутенбергу только что, когда его собственная голова едва не пострадала от кулака фабриканта.

В соборе Акисгран хранились четыре важнейшие немецкие реликвии: покров Богоматери, пеленка Младенца Иисуса, набедренная повязка, которая была на Иисусе во время распятия, и плат, которым накрывали после казни голову Иоанна Крестителя. Эти реликвии Карл Великий собрал в Имперской базилике, они выставлялись на всеобщее обозрение каждые семь лет. И тогда в собор стекались толпы паломников со всех концов света. Все так же потирая шею, Гутенберг продолжал свой рассказ:

— Я разрабатываю зеркало специальной конструкции, которое, если навести его на плат святого Иоанна, сможет сохранить его отражение. И тогда каждый из тысяч паломников, — Гутенберг слегка завысил цифру, — унесет с собой этот образ и будет наслаждаться целительным благословением святого.

Хайлманн оглушительно расхохотался. Иоганн не понимал, искренний это смех или только шутовская прелюдия к избиению. На всякий случай он прикрыл лицо руками.

— Гениально, прямо-таки гениально! — воскликнул Андреас, от всей души встряхивая измученное тело Гутенберга. — Я должен на это посмотреть.

— Мне нужно еще немного времени, чтобы все подготовить к показу.

— Ну хорошо, еще неделю.

— Да, за неделю я бы, наверное, управился, но именно на этой неделе я женюсь.

— Поздравляю, но прежде ты должен уладить все дела со мной. Этот день много чем запомнится. Неделя. И никаких больше отсрочек.

Теперь Гутенберг должен был выдумать что-то убедительное, что можно было предъявить Хайлманну. Ему неожиданно показалось, что судьба его головы будет не сильно отличаться от головы Иоанна Крестителя. В тот же день, ровно через неделю, Заспах должен был подготовить и его печатный стан.

Несомненно, этот день много чем запомнится.

Зигфрид из Магунции поднялся на кафедру и, словно из сундучка фокусника, извлек откуда-то предмет, который на первый взгляд походил на ручное зеркальце. Члены трибунала взирали на новый трюк обвинителя детскими глазами.

— Ваши преподобия, как и я, когда впервые увидел этот предмет, вы, наверное, сочтете, что в руке у меня обыкновенное зеркало. И вы не будете ожидать, что увидите в нем нечто особенное помимо отражения вашего собственного лица.

Судьи, как кучка ребятишек, дружно закивали в ответ.

— И все-таки, господа судьи, вы заблуждаетесь. Это небольшое изделие, столь простое, мирское на вид, есть также порождение дьявола, демона, который поселился в злокозненном рассудке обвиняемого! — выпалил прокурор, тыча пальцем в Гутенберга.