Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

Изложив биографию и характеристику Распутина со всеми его дамскими похождениями до скандала у «Яра» включительно, что было изложено особенно подробно, генерал объяснил, насколько Распутин вредит престижу власти, церкви, государю и его семье. Все враги монархии, режима стараются использовать имя старца в борьбе с правительством, и поведение Распутина дает им отличное и полезное оружие. Доклад продолжался долго. Окончив его, генерал оставил государю письменный доклад.

Вышедши с доклада, Джунковский был очень взволнован.

Сев в автомобиль, где его ждал секретарь Л. А. Сенько-Поповский[58], составлявший письменный доклад, приказал ехать в Петербург. Взволнованный генерал передал, что государь выслушал доклад очень внимательно. Он предлагал вопросы и после окончания доклада очень милостиво поблагодарил генерала, сказав, что он впервые слышит всю эту правду, что он очень рад узнать правду, и просил генерала и впредь докладывать ему все про Распутина, но только чтобы он держал это в полном секрете.

Рассказывая про доклад, Джунковский был счастлив, что ему удалось так успешно выполнить долг не только перед их величествами, но и перед родиной. Генерал был в таком приподнятом, восторженном патриотическом настроении, что оно передавалось и захватило даже Сенько-Поповского, тем более что он много работал по составлению доклада.

В тот же день они оба выехали в Москву, где должны были быть на освящении чьей-то церкви.

Устный доклад Джунковского действительно произвел на государя большое впечатление. Государь очень рассердился и приказал, дабы Распутин немедленно выехал на родину. Это повеление было передано через Вырубову. Никогда, по словам Распутина, государь не сердился на него так сильно и долго, как сердился после того доклада Джунковского. И 5 августа Распутин выехал в Покровское.

А. А. Вырубова с сестрой привезла его на вокзал в автомобиле. Группа поклонниц проводила его. Несколько филеров Охранного отделения, которые наблюдали за ним, выехали вместе с ним.

Некоторые думали, что на этот раз Распутину пришел конец, но напрасно. Друзья старца дружно поднялись на его защиту. В Москву для проверки сообщенных Джунковским сведений о скандале у «Яра» был послан, неофициально, любимец царской семьи флигель-адъютант Саблин. Туда же выехал с той же целью и пробиравшийся в доверие к Анне Александровне Белецкий. Стали собирать справки. Уволенный московский градоначальник Андрианов сообщил оправдывающие старца сведения. Он переменил фронт. Все делалось тихо и секретно, по-семейному.

На фронте было неблагополучно. Отступление наших войск продолжалось. Отступательное настроение Юго-Западного фронта передалось и Северо-Западному. Главнокомандующий последним генерал Алексеев, главным советником которого являлся состоявший при нем генерал Борисов (личность довольно загадочная и неясная), все больше и больше проникался идеей отступления. В первой половине июля это его настроение настолько не соответствовало настроению подчиненных ему высших начальников, что из нескольких военных центров в Ставку была послана полная информация о неправильности действий генерала Алексеева и о непригодности его к его роли. Великие князья Кирилл Владимирович и Андрей Владимирович, по просьбе фронтовых начальников, докладывали о том, какое паническое впечатление производят распоряжения и действия генерала Алексеева.

В Ставке царила растерянность. Николай Николаевич был величина декоративная, а не деловая. Уже в половине июля генерал Поливанов, выдвинутый на свой пост Ставкой, сделал в Совете министров доклад об этой растерянности и охарактеризовал деятельность Ставки очень резко и нелестно. «Назад, назад и назад — только и слышно оттуда, — говорил Поливанов. — Над всем и всеми царит генерал Янушкевич… Никакой почин не допускается… Молчать и не рассуждать — вот любимый окрик из Ставки… Печальнее всего, что правда не доходит до его величества… Повторяю, господа: отечество в опасности», — закончил свой потрясающий доклад Поливанов.

В половине июля немцы перешли Вислу. 22-го мы оставили Варшаву, а 23-го Ивангород. Начались атаки Осовца. Генерал Алексеев окончательно растерялся. Его паническое настроение настолько развращающе действовало на окружающих, что у штабных офицеров возникла мысль убить генерала Алексеева ради спасения фронта. Великому князю Андрею Владимировичу пришлось долго убеждать офицеров не делать этого, дабы не вносить еще больше беспорядка.

4 августа пала крепость Ковно[59]. Комендант бежал. Сдача Ковно подняла слухи об измене. Ставка так сама приучила к тому, что всякую ее неудачу объясняли какой-нибудь изменой, чего на самом деле не было, что и теперь этой новой сплетне верили.

6 августа сдался Новогеоргиевск. В этот день Поливанов заявил в Совете министров: «Военные условия ухудшились и усложнились. В слагающейся обстановке на фронте и в армейских тылах можно каждую минуту ждать непоправимой катастрофы. Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову…»

10 августа пал Осовец. Эвакуировали Брест-Литовск. Ставка Верховного главнокомандующего перешла из Барановичей в Могилев. При отступлении срывается с мест мирное население и гонится внутрь страны.

Отовсюду, с Запада на Восток, идет насильственная эвакуация еврейского населения, которое заподозрено в массовом шпионаже на немцев. Все эти русские и еврейские беженцы, как саранча, двигаются на Восток, неся с собою панику, горе, нищету и болезни. Благодаря отступлению театр военных действий, как таковой, увеличивается и автоматически переходит под власть военных. Новая власть не успевает организоваться, всюду беспорядок, хаос. Имя генерала Янушкевича на устах у всех, его ругают все — и статские, и военные, а еврейское население его просто проклинает. Популярность великого князя Николая Николаевича падала с каждым днем. В Петербурге и в правительственных кругах винили во всем Янушкевича, которого больше всех валил теперь своими потрясающими докладами генерал Поливанов, а ему верила вся общественность. Его называли даже как желательного премьера на место Горемыкина.

Тяжелое положение усугублялось поведением Государственной думы, которая вместо того, чтобы помогать правительству, играла в оппозицию и сеяла смуту, стремясь к расширению своих прав. Дума хотела добиться ответственного министерства, что прикрывалось пока фразами о правительстве «пользующемся доверием страны». Из Думы муссировались слухи, что царица хочет сепаратного мира. Говорили о желательности регентства великого князя Михаила Александровича.

Слухами этими очень растравляли и без того подозрительную и мало кому доверявшую царицу. Царице передавали, что главная интрига против их величеств ведется в Киеве, где над ней работают великие княгини, сестры-черногорки. Они мечтают видеть на престоле великого князя Николая Николаевича. Одна из весьма пожилых, почтенных придворных дам, игравшая когда-то роль при дворе, была принята великой княгиней Милицей Николаевной. Последняя так резко выражалась о царице, что почтенная дама заметила, что она не может продолжать разговора, если великая княгиня не прекратит своих резкостей. Конечно, все это женскими путями доходило до царицы.

Великие княгини, сестры-черногорки, когда-то подруги царицы и поклонницы Распутина, теперь ненавидели царицу, и она отвечала им тем