Капитан Памфил - Александр Дюма

Капитан Памфил всегда высказывал свои приглашения таким неотразимым способом, что никак нельзя было отказаться. Капитан Мальвилен охотно уступил желаниям коллеги, который, пропустив его вперед, несмотря на то что гость учтиво возражал против оказания ему этой чести, закрыл за ним дверь и приказал Двойной Глотке отличиться, чтобы капитан Мальвилен получил соответствующее представление о том, какой стол на «Роксолане».

Через полчаса капитан Памфил приоткрыл дверь и вручил Жоржу, стоявшему вестовым в столовой, письмо, адресованное капитаном Мальвиленом своему помощнику; это письмо содержало в себе приказ переправить на «Роксолану» двенадцать из пятидесяти бочек водки, записанных на «Зефире» как собственность фирмы Иньяса Николá Пелонжа и компании. Строго говоря, это было ровно на полторы тысячи бутылок больше, чем требовалось капитану Памфилу; но достойный моряк был человеком предусмотрительным и подумал о том, какую убыль может понести его груз за два месяца плавания. Впрочем, он мог забрать все, и капитан Мальвилен, поразмыслив о том, как умеренно хозяин «Роксоланы» воспользовался своим всемогуществом, возблагодарил Богоматерь Герандскую за то, что так дешево отделался.

Через два часа перевозка была закончена, и капитан Памфил, верный своей системе правил приличия, из любезности приказал разместить груз во время обеда, чтобы его собрат ничего из происходящего не увидел. Они перешли к вареньям и изюму, когда Двойная Глотка, превзошедший самого себя в приготовлении обеда, вошел и что-то шепнул на ухо капитану; тот с довольным видом кивнул и приказал подавать кофе. Тотчас принесли кофе вместе с бутылкой водки, в которой капитан после первого же стаканчика признал ту, что подавали у префекта Орлеана; благодаря этому он составил себе самое высокое представление о честности гражданина Иньяса Николá Пелонжа, чьи поставки строго соответствовали образцам.

После того как кофе был выпит, а двенадцать бочек водки размещены и закреплены, капитан Памфил, у которого не было больше причин задерживать собрата на «Роксолане», с той же любезностью, с какой он его встретил, проводил гостя до трапа левого борта, где того ждала лодка, и распростился с ним, но не мог не проводить его взглядом до самого «Зефира» со всем участием зарождающейся дружбы. Затем, увидев, что Мальвилен поднялся на палубу, и убедившись, что он собирается продолжить путь, капитан Памфил вновь приставил рупор ко рту, на этот раз для того, чтобы пожелать ему доброго пути.

«Зефир», как будто только и ждал этого разрешения, распустив все свои паруса, тотчас под воздействием ветра удалился к западу; «Роксолана» же тем временем взяла курс на юг. Капитан Памфил не переставал подавать дружеские знаки, на которые капитан Мальвилен отвечал, и только ночь, сменившая день, положила конец этому приятельскому обмену сигналами. На восходе следующего дня суда оказались вне поля зрения друг друга.

Через два месяца после того события, о котором мы только что поведали, капитан Памфил бросил якорь в устье реки Оранжевой и стал подниматься по реке в сопровождении двадцати хорошо вооруженных матросов, собираясь навестить Утавари.

Наблюдательный капитан Памфил с удивлением заметил перемену, происшедшую с этим краем с тех пор, как он его покинул. Вместо прекрасных рисовых и маисовых полей, спускавшихся к самой воде, вместо бесчисленных стад, с мычанием и блеянием приходивших утолить жажду на берег реки, он увидел необработанные земли и совершенно пустынные места. Он подумал было, что ошибся и принял реку Рыб за Оранжевую, но, определившись, убедился, что его счисление было верным; и в самом деле, после двадцати часов плавания показалась столица малых намакасов.

В столице малых намакасов находились лишь женщины, дети и старики, погруженные в глубочайшее уныние, ибо там произошло вот что.

Сразу после отплытия капитана Памфила Утаваро и Утавари, прельщенные: один — тремя тысячами, другой — полутора тысячами бутылок водки, которые они должны были получить в обмен на слоновую кость, каждый, со своей стороны, отправился на охоту; к несчастью, слоны жили в большом лесу, разделявшем государства малых намакасов и гонакасов; эта своего рода нейтральная территория не принадлежала ни тем ни другим, и, едва оба вождя встретились там и увидели, что пришли туда по одной причине и что успех одного неминуемо повредит другому, как искры давней ненависти, никогда не угасавшей между сыном Востока и сыном Запада, разгорелись вновь. Каждый из них собирался на охоту, следовательно, все были вооружены для битвы, и таким образом, вместо того чтобы, сообща потрудившись, собрать четыре тысячи бивней и полюбовно разделить плату за них, как предлагали несколько седоголовых стариков, они вступили в драку, и в первый же день пятнадцать гонакасов и семнадцать малых намакасов остались на поле боя.

С тех пор между племенами велась ожесточенная и неугасимая война, в которой Утаваро был убит, а Утавари — ранен; но гонакасы выбрали нового вождя, а Утавари поправился. При таком положении дел борьба возобновилась с новой силой, обе страны истощались, выставляя все новые подкрепления воинов; наконец оба народа предприняли последнее усилие, поддерживая каждый своего вождя: все юноши старше двенадцати лет и все мужчины моложе шестидесяти явились в свои войска; два народа, собрав свои силы, должны были на днях встретиться лицом к лицу, и тогда главная битва решит исход войны.

Вот почему в столице малых намакасов остались лишь женщины, дети и старики, к тому же, как мы сказали, погруженные в глубочайшее уныние; что касается слонов, они весело хлопали себя по бокам хоботами и, воспользовавшись тем, что никому до них не было дела, приближались к деревням и поедали рис и маис.

Капитан Памфил сразу понял, какую выгоду он может извлечь из своего положения: он договаривался с Утаваро, но не с его преемником, стало быть, он с этой стороны свободен от всяких обязательств и его естественный союзник — Утавари. Он посоветовал своему войску как следует осмотреть ружья и пистолеты, дабы убедиться, что оружие в полном порядке; затем, приказав каждому запастись четырьмя дюжинами патронов, попросил одного молодого и неглупого намакаса послужить ему проводником и рассчитать переход таким образом, чтобы прийти в лагерь среди ночи.

Все было исполнено как нельзя лучше, и через день, к одиннадцати часам вечера, капитан Памфил вошел в шатер Утавари как раз в ту минуту, когда вождь, решив на следующий день дать бой, держал совет со старейшинами и мудрецами своего народа.

Утавари узнал капитана Памфила с точностью и живостью памяти, свойственной дикарям, поэтому, едва увидев капитана, он встал и пошел ему навстречу, приложив одну руку к сердцу, а другую к губам, чтобы объяснить: его мысль и его слово едины в том, что он скажет. То, что он собирался произнести и произнес на дурном голландском, заключалось в следующем: он нарушил обязательство перед капитаном Памфилом, не смог выполнить условий договора, и теперь его солгавший язык и обманувшее сердце поступают в распоряжение капитана, которому остается лишь отрезать одно и вырвать другое и бросить своим псам, как надлежит поступить с языком и сердцем человека, не сдержавшего слова.

Капитан, говоривший по-голландски не хуже Вильгельма Оранского, ответил, что ему не нужны сердце и язык Утавари, что его псы утолили голод трупами гонакасов, коими был усеян их путь, и что он хочет предложить сделку гораздо более выгодную им обоим, чем та, которую столь честно и бескорыстно предлагал ему его верный друг и союзник Утавари, а именно: капитан окажет ему содействие в войне с гонакасами при условии, что все военнопленные после боя поступят в его безраздельную собственность и он или его правопреемники поступят с ними как им заблагорассудится (капитан Памфил, как видно по его слогу, был клерком у поверенного, прежде чем стал корсаром).