Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941-1945 - Ольга Голубева-Терес

Я было струсила. И трусила моя нога. Да-да, нога! Правая нога предательски дрожала. Схвачу за колено – вроде бы успокоится. Отпущу – нога опять за свое. Хоть кричи. Что же это за напасть! Я по-настоящему разозлилась на свою слабость. Собрала все мужество, выдержку и сосредоточилась так, что сам черт не брат. Значит, две пушки, четыре пулемета и все, чем силен мессер, – это для нас. Это для нас около трех килограммов в секунду пуль и снарядов, начиненных взрывчаткой, зажигательной смесью и бронебойными сердечниками.

Фашист не успел открыть огонь и проскочил мимо. Скорость мессера в шесть раз превышала нашу. Но он нашел нас! И теперь будет расстреливать, как приговоренных.

На разборе обобщали опыт уклонения от атак вражеских истребителей. По-2 должен резко отвернуть с курса с потерей или набором высоты. Успех зависел от своевременного обнаружения истребителя, точного определения его атаки. Эта задача возлагается в первую очередь на штурмана. Но разве все можно предусмотреть? Мысленно стараюсь представить действия врага. Сейчас он пойдет в лоб, на сближение, зная, что нам остается уходить только вниз.

– Черта с два! – ору я летчице. – Только вверх!

Вижу, как фриц включает фару и ищет нас внизу. Он проскочит нас, опять уйдет далеко и, возвращаясь с боевым разворотом, потеряет какое-то время. Минута, но выиграна. Длинная тень пронеслась рядом, оглушив грохотом моторов. Гитлеровец повернул истребитель назад и врубил посадочную фару. Колючий свет, как сварка, ударил по глазам. На миг я ослепла. Наклонила голову к приборной доске, но перед глазами все равно плыли красные круги. Тявкнули пушки. Я представила рой трассирующих снарядов, которые в одно мгновение развалят нашу «фанерку». Однако летчица сумела уклониться, и охотник-истребитель проскочил. Вихревой поток вздыбил машину. Нина почти интуитивно сбросила газ и стала снижаться, круче и круче склоняясь к земле. И снова шевельнулась тревожная мысль: «Выдержит ли наше фанерное сооружение бешеную скорость?» Почти слепо верю в Ульяненко.

Пронзительно звенят расчалки.

«Да будь ты проклят, гад!» Направляю в его сторону пулемет. Но где же мессер? Он опять потерял нас. Он мечется вокруг нас. Ищет. И яркий его луч то загорается, то гаснет. Смотрю на компас. Уйти бы к нашему выступу переднего края! Бензина у нас в обрез. Поскорее бы до своих. Но Ульяненко разворачивает самолет в сторону. Ведь фриц знает, куда мы летим, и будет искать нас впереди, на ближайшем к дому маршруте.

– Да-да, – шепчу я, – надо обойти это место.

Однако мессер мечется где-то рядом.

– Нина, а может, к самому лесу? Сольемся?

Чувствую, что Нина колеблется, и все-таки поступает вопреки моему совету. Нервно дрожат и не могут успокоиться стрелки приборов. Звезды исчезли. Надвинулось облачко.

– Давай в облако!..

Но облачко оказалось малым, самолет вынырнул из него. И тут я увидела «Мессершмитт». Он как будто подкарауливал нас. На самолет обрушился поток огненных трасс. Что-то треснуло, встряхнуло машину. Невольно я пригнулась в кабине, и в этот момент над головой протянулись светящиеся нити трассирующих пуль.

– Рви вправо! – закричала я.

Нина мгновенно сработала рулями, и самолет резко ушел в сторону, сразу же (промедли она хоть долю секунды!) выше и слева от него пересеклись рваные дымные облака.

Оглушительный хлопок – и самолет встряхивает. Я вижу, как от мотора что-то отлетает. Но машина держится еще в воздухе устойчиво. Острый запах тонкой петлей захлестывает горло. Самолет заваливается на крыло. Нина мгновенно срабатывает рулями. Выровнялись. В левом крыле рваная дыра, но машина послушно идет. Все хорошо, надо только придерживать ее, чтобы не валилась.

– Жива?! – Мой голос срывается на крик.

– Да!

Мы опять в кольце: разрывы справа, слева, сзади. Сейчас бы рывок, чтобы убраться, и еще рывок – добраться до своего аэродрома. Но увеличивать скорость нельзя. Хорошо, хоть тянет. Как-никак, а тянет. Ладно, два раза подряд не попадают. Нет, бывало, попадали. Ладно, только бы не заглох мотор. Взрыв рядом с кабиной. Нина резко уходит скольжением на крыло. Метры, завоеванные с таким трудом, потеряны, но разрывы остаются позади. Теперь довернуть на луну. Может, и выкрутимся.

Уйти со снижением на предельной скорости и нырнуть к лесу – это почти наверняка спасение. Но опыт предостерегал против губительного ухода от мессера по прямой и вниз, а подбитый, плохо повиновавшийся По-2 лишал возможности размашистого, энергичного, как при лыжном слаломе, маневра. Чтобы не подставлять себя, Ульяненко проскальзывала в сторону от мессера – едва-едва на сантиметры.

Оглушительный хлопок над ухом – самолет снова встряхивает. Врезал! Мы не поняли куда. Ждали сбоя, обрыва в моторе, но мотор работал. Превосходство в скорости мешало немцу прицелиться. Наш самолет с ревом несся вниз, распарывая встречный воздух. Высота – 600, 400, 200, 100. Разрывы еще тянулись за нами, вот-вот достанут, но мы все-таки уходили. И впереди было чисто – звездное яркое небо и тишина. Тянем. Надо тянуть!

Стрелка давления масла подвигалась к нулю. Сколько протянет двигатель – минуту, пять, десять? Теперь до Ломжи бы, там ближе всего до линии фронта – минут десять. Нина сбавляет обороты, чтобы не перегружать мотор. И тут же карабкается вверх – нужна высота, побольше высоты, чтобы спланировать, когда заглохнет мотор. Когда заглохнет… Теперь единственное – оттянуть этот момент. Выиграть минуту, две. А то три или четыре. Дотянуть до своих. Натужно, из последних сил ревет мотор, самолет срывается, проваливается, но высота все-таки понемногу растет – значит, еще живем.

Впереди вспухают грязные, черно-серые хлопья разрывов, сверкают молнии вспышек. Ульяненко с креном лезет вверх – надо обойти заградительный огонь и не потерять высоту. Но нас опять «повели» – разрывы идут след в след. В горле высохло – не глотнешь. О том, что можем погибнуть, даже мысли не возникало. Как и всякому двадцатилетнему, смерть нам казалась чем-то таким, что к нам самим не имеет никакого отношения.

В натужном реве мотора что-то дрогнуло. Или показалось? Будто дрогнула и начинает расползаться туго натянутая струна, состоящая из множества нитей. Они рвутся, ползут, но ниточка, может быть одна-единственная, еще держится. Ну, не рвись. Еще немного не рвись. Летчица чуть-чуть прибавляет газу, и сразу заколебалась стрелка давления масла. Так, теперь осторожно, чтобы не сорваться, подобрать ручку – взять хоть несколько метров. Пот заливает глаза, от напряжения перехватывает дыхание. Мне кажется, что у Нины такое состояние, когда карабкаешься по скользкому камню. Сползаешь вниз и опять карабкаешься, в кровь раздирая руки.

Внизу широкая дорога, похоже, рассекает лес, взбегает на холм; по обе стороны – аккуратно поставленные домики. За ними – река. Темнеющий берег. За светлой полоской воды – наши.

– Давай, давай, Нина! Еще чуть-чуть!..

Мы почти уже над рекой. Мотор задыхается. В его прерывистом, тяжком вое что-то гаснет, блекнет – убывают последние силы. Вот-вот оборвется та самая одна-единственная ниточка. Мы уже почти над линией восточного берега. Как он медленно, слишком медленно наплывает! Секунды растянулись. Ну потяни еще немного. Совсем немного. Мотор еле дышит.