Тень моей любви - Дебора Смит

– Ради бога, Холт, – сказала вдруг мама со слезами в голосе. – Я дала ей лекарство, когда она проснулась. Она плохо соображает. Не надо сейчас об этом.

– Она все понимает. И имеет право знать. Клер, мы стараемся решить, что лучше всего сделать для Рони.

– Я иду на Даншинног, – отрешенно прошептала я. – Я знаю, что нужна ему. Это я виновата, что ему пришлось застрелить Большого Роана.

Мама снова заплакала. Как в тумане я слушала ее нелепые слова. Я не должна идти на Даншинног. Я не должна идти помогать Рони. Я должна лечь в постель. Как ни странно, я не возражала – я просто вообще не могла думать.

* * *

Моя семья не разрешила даже похоронить Большого Роана в округе, в земле Дандерри, как будто бы его прах мог отравить нашу землю. То, что от него осталось, перенесли на какое-то отдаленное кладбище. Дедушка и бабушка взяли Рони с собой на эти странные похороны, а вовсе не на Даншинног. Их было всего трое, да еще тетя Доки, которая вызвалась произнести над могилой молитву, потому что ни один священник не брался за это.

Позже на ферме появилась Дейзи. Я слышала, как она орала во дворе, что Рони убил Большого Роана из ревности к Сэлли, что Большой Роан никогда бы не тронул маленькую девочку, что мы сделали Рони надутым гордецом и настроили его против собственного отца.

– Из-за вас парень стал убийцей, – вопила она дурным голосом. Я помню, что никак не могла понять этой фразы. Рони не мог быть убийцей – это же ясно как божий день.

Потом исчезла Сэлли. Ее отъезд раздул слухи еще больше. Она забрала свои вещи и маленького Мэттью и уехала ночью, тайно, не сказав сестрам ни слова. Никто не знал, где она.

Большой Роан мертв. Маленький мальчик дяди Пита потерян для нас, видимо, навсегда. Заговорили об обвинениях Дейзи против нас. Сплетням не было конца и края. В мыслях обывателей я была обесчещена, скорее всего, изнасилована и на всю жизнь изуродована. Таковы были любимые подробности бесконечных бесед в уютных домиках Дандерри.

Но я всего этого не слышала, во всяком случае тогда. Я пребывала в болезненном, нереальном мире своих предчувствий в спальне папы и мамы – убежище, в котором они держали меня во имя моего же блага.

Когда все вернулись после похорон, я, услышав громкие голоса внизу, выползла из кровати. Бабушка Элизабет несла вахту, сидя рядом со мной на стуле, но она спала.

Ноги мои дрожали от слабости. Я спустилась по черной лестнице, держась за перила здоровой рукой, другая была на перевязи. Немного кружилась голова.

Голос мамы: “Это не наказание. Это не тюрьма. Это просто приют при церкви методистов. Они хорошие люди. Это временно, пока страсти улягутся”.

Я так и села на ступеньки, затаив дыхание. Голова резко заболела, боль мешала соображать. Плечо ныло даже от легкого шевеления пальцами. Приют?

– Я вам не подхожу, – у Рони был надломленный, агрессивный голос. – Вы это хотите сказать. И теперь уже не подойду никогда. Все называют меня убийцей. И вы тоже так думаете каждый раз, когда смотрите на меня. А еще вы вспоминаете моего старика и весь этот ужас. Я был вынужден поступить, как поступил. Вы не должны ставить мне это в вину. Вы просто хотите избавиться от меня и все забыть.

– Рони, за пределами этого дома тебя ждет всеобщая недоброжелательность и подозрительность, – голос мамы. – Пожалуйста, постарайся это понять.

– Я вам доверял, – твердил Рони. – Я работал изо всех сил. Я делал все, как вы хотели. Вы не можете отослать меня.

Отослать?!

Я что-то закричала. Я ворвалась на кухню, рыдая. Нет! Нет! Нас нельзя разлучать!

Мама, папа, Джош, Брэди, дедушка и бабушка столпились вокруг сжимавшего кулаки Рони.

Он посмотрел на меня. О! Он выглядел ужасно. На его окаменевшем лице была такая боль, такое одиночество!

Я увернулась от Джоша, который попытался меня удержать, подбежала к Рони и обняла его здоровой рукой. Мне хотелось стать “каменной стеной”, как прабабушка Мэлони, чтобы защитить его. Мне хотелось увидеть его сердце, чтобы убедиться, что оно еще бьется. Мне хотелось… Он опустился на колени и прижался ко мне.

Все плакали.

– Ты можешь писать ему, Клер, если захочешь, – сказала мама. – Я тебе обещаю.

О, это ужасное слово! Я уже слышала его совсем недавно.

– Не отсылайте его! Он наш! Он член семьи! Это нечестно!

– Это временно, – сказал папа, наклонившись к нам.

– Я буду заботиться о Клер, – молил Рони. – Пожалуйста, я ведь раньше старался. Я не позволю, чтобы с ней что-то случилось. Пожалуйста.

– Перестань, – хрипло сказал папа. – Всему есть свое время. Когда-то нужно и отступать. Ты мужчина, Рони. Посмотри на нее. Она больна, ей плохо. Ты знаешь, мы не виним тебя за то, что случилось. Церковный приют – это всего несколько месяцев. Я даю тебе слово. Ты вернешься к нам.

– Я умру, если вы заставите его уехать, – рыдала я. – Я не хочу писать ему! Я хочу, чтобы он был здесь!

– Все будет хорошо, поверь мне, – папа крепко взял меня за здоровую руку. Он был уверен в своей правоте. – Пошли.

Я шла за отцом и, повернув голдву, смотрела на Рони.

– Я не дам тебя увезти. Увидишь. Они просто растерялись. Скажи им. Скажи им, что ты меня любишь, что мы поженимся, когда вырастем.

Мне до сих пор жаль ту бедную, маленькую, глупую Клер. Мое заявление было последней каплей в чаше терпения семьи. Рони догнал нас, наклонился близко ко мне и прошептал:

– Я никогда тебя не забуду. Я никогда не забуду все.

В эту секунду я поняла, что он уходит, и не в моих силах остановить его.

Мои распухшие губы прижались к его разбитому рту. Это был не поцелуй – это было прощание, но Рони был уже как камень. Вот что мы с ним сделали: навсегда заперли его в самом себе.

Папа с кем-то из моих дядей увезли его на следующее утро.

Никто не хотел, чтобы я знала, когда. Но дедушка такого не допустил. Он вошел в спальню мамы и папы и вынул меня из постели. Он сел в кресло рядом с окном, посадил меня на колени, и я смотрела, как Рони шел к машине.

Он поднимет голову и увидит меня. Он почувствует.

Он не сделал этого. Его уже не было здесь, с нами. И неважно, что он еще шел по двору. Его все равно уже не было.

Теперь его комната стояла пустая. Я не слышала его голоса, не видела его улыбки. Приют, в который его увезли, был где-то в Теннесси. Не так уж и далеко, просто в другом штате. Но я никогда раньше не чувствовала такой боли, такой опустошенности. Генерал Паттон и я спали на кровати Рони, может быть, надеясь увидеть его хотя бы во сне.

Мама дала мне его адрес. Я не разговаривала с ней. Я не разговаривала ни с кем. Вайолет и Ребекка пришли навестить меня, но мне нечего было им сказать. Я изменилась. Эти дурочки думали, что я сломлена и жалка, я же была закована в ярость, как в броню. По-моему, они обрадовались, когда мама сказала им, что они могут побыть со мной очень недолго.