Крест командора - Александр Кердан

Туда же прибрёл и ясачный сборщик Сорокоумов, заросший и истощавший до неузнаваемости. Он поведал, что две с половиной седьмицы назад случилось в Ключах.

По счастью, морская партия ещё находилась на взморье. Её начальник штурман Генс снарядил из матросов и казаков отряд во главе с геодезистом Михаилом Гвоздевым и флотским подмастерьем Иваном Спешневым. Они были старыми приятелями, правда, с трудом находили меж собой лад.

Гвоздев тут же потребовал немедленного выступления. Более опытный в воинских делах Спешнев, вопреки фамилии, предостерёг от поспешности. Он запросил у Генса подмоги, да еще три пушки и две мортиры со свинцовым припасом. Штурман пообещал прислать людей из соседнего острожка. И орудия с корабля дал, хотя и с неохотой.

Прошло несколько дней, пока прибыли служилые люди Чудинова.

Генс, неожиданно расщедрившись, прислал ещё два десятка моряков под началом Змиева. Теперь отряд возрос до ста четырех человек. Посчитав такие силы достаточными для усмирения восставших, Гвоздев и Спешнев наконец пришли к согласию о начале похода.

Проводниками вызвались быть Попов и Красавцев.

Перед выходом начальники построили и осмотрели отряд. Настрой был самый боевой. Морские служители и казаки горели праведным гневом к инородцам. Даже хромой Сорокоумов отказался остаться на боте.

– Душа отмщения просит! Ужо я их всех! А энтого Федьку, растудыть его мать, Харчина, самолично зубами загрызу, на мелкие ремни порву… – грозился он, вставая в строй.

– Никакого самосуда не потерплю! – сказал, как отрезал, Гвоздев. Он сурово оглядел казаков и морских служителей и, потирая занывшее плечо, некогда вывернутое на дыбе, повторил: – Все слыхали? Никакого самосуда! Чтобы с каждым бунтовщиком поступать строго по регламенту!

Попов криво усмехнулся:

– Хм! Это по какому? По тому самому, ваше бродь, как оне с нами?

– Не умничай, Попов. Ты ж меня знаешь. Сказано – сделано. А для умников управа найдется! Чай, не забыл, как кошки мяучат?

Попову, некогда поротому по приказу Гвоздева за пьяную драку, столь прозрачный намёк не понравился. Он недобро зыркнул на него, но промолчал. Когда Гвоздев отошёл в сторону, просипел на ухо своему дружку морскому служителю Петрову:

– Шибко заноситься стал начальничек… Урезонить надобно!

– Погодь, урезоним исчо! – подмигнул Петров. – Пулять по тельменам зачнем… А пуля-то дура! Хто ведает, откель прилетит… Он и мне под хвостом мозоль натер!

Попов усомнился:

– Ага, пульнем! Тут же в нас пальцем тыкнут: бо нехристи огненного боя не ведают, ружей-то у их нема…

– Тщ-щ, брат, об ентом апосля покалякаем…

Тут Спешнев зычно приказал:

– Слушай меня! Всем командам грузиться в лодки! Как дам знак, выступаем!

Начальники команд Чудинов и Змиев тут же, каждый на свой лад, повторили приказ.

Строй сломался. Все двинулись к реке.

Стоя по колено, а то и по пояс в бурной воде, принялись грузить на лодки припасы и снаряжение, загодя сложенные поблизости в кипы. Орудия и ядра с превеликим трудом втащили на две самые большие плоскодонки, глубоко просевшие под их тяжестью.

Наконец погрузка была завершена. С флагманской посудины бабахнул сигнальный выстрел, и караван, состоящий из десятка русских лодок и стольких же ительменских долблёнок, вёслами вспучивая мутную воду, медленно двинулся вверх по течению. По берегу его провожали женщины-ительменки, чьи русские мужья отправились в поход. Рядом сновали лохматые собаки из острожка, которых хозяева не взяли с собой, дабы лаем не выдали место нахождения отряда.

Вскоре женщины и собаки скрылись из вида. По берегам было пустынно и тихо. Только иногда попадались медведи, ловящие на перекатах красную рыбу, начавшую нерестовый ход. Завидев лодки, медведи никакого страха не проявляли, напротив, демонстрируя силу, вставали на задние лапы, отпугивая нежданных гостей. В другое время звери стали бы желанной добычей, но теперь было не до них.

На вторые сутки, к полуночи, верстах в пяти от захваченного ительменами острога пристали к берегу. Не разводя огня, провели совет. Решили, что здесь отряд разделится на две части. Спешнев возглавит меньшую – сухопутную, состоящую из тридцати наиболее боеспособных казаков, а Гвоздеву достанется начальствование над теми, кто продолжит путь по реке.

План дальнейших действий был таков. Люди Спешнева обойдут острожек с тыла и отрежут восставшим путь к отступлению, а отряд Гвоздева атакует ительменов со стороны реки.

Пожелав друг другу удачи, приятели расстались.

Гвоздев приказал прекратить в лодках всякие разговоры и повел караван дальше. Двигались в густом, молочном тумане, часто останавливались, прислушивались.

К рассвету туман рассеялся, и взору открылся Нижне-Камчатский острог. Его нельзя было узнать. Казачьи дворы вокруг были сожжены, церквушка во имя Святой Троицы разрушена. Только у самых ворот острожка уцелел один двор. Попов не смог сдержать радостного возгласа, узнав собственную избу, но тут же прикусил язык – Гвоздев показал ему кулак.

Они успели зайти выше острога по течению и подгрести к берегу, прежде чем были обнаружены ительменскими дозорными.

Истошный крик огласил утро. Скрываться больше не было смысла.

Гвоздев приказал бить в барабан и повёл отряд на штурм.

Однако с ходу взять острог не получилось: выяснилось, что у них нет с собой ни лестниц, ни тарана.

Ительмены заперли ворота изнутри и засыпали нападающих стрелами. Двое казаков были ранены. Дав по обороняющимся залп из ружей, нападающие отошли.

Гвоздеву не оставалось ничего иного, как на почтительном расстоянии окружить острог живым кольцом и дожидаться подхода Спешнева.

Спешнев появился через пару часов. Раздосадованный тем, что не взяли острог с ходу, он попенял Гвоздеву на торопливость, кликнул толмача и отправился на переговоры с осаждёнными.

Гвоздев поплёлся следом. За ним увязался и Сорокоумов, нацепивший на бок кривую татарскую саблю и заткнувший за пояс два заряженных пистоля.

Переговорщики подошли к караульной башне и стали выкрикивать Харчина по-русски и по-ительменски.

Долго никто не отвечал. В конце концов из бойницы осторожно высунулась Федькина голова:

– Чего нада, начальника? – спросил он по-русски.

Это простое обстоятельство вывело Сорокоумова из себя. Он даже подскочил на месте и возопил тонко, по-бабьи:

– Вот гад, по-нашенски гутарит! А надысь прикидывался, што ништо не разумеет! Я ведь тя, Федька, курва ты и есть, ужо достану…

Спешнев взглядом осадил его и, оборотясь к Харчину, спросил как можно миролюбивее:

– Зачем ты, тойон, людей наших побил?

Ответа не последовало.