О старых людях, о том, что проходит мимо - Луи Куперус

– Что случилось? – спросил он.

– Мы во что бы то ни стало должны выяснить, зачем дядя Даан и тетя Флор приехали в Голландию.

– Боже милостивый! – воскликнул он. – Но у рара, я надеюсь, с делами все в порядке?

– Не знаю, но думаю, что дела здесь ни при чем, дядя Даан приехал по другой причине…

– По какой же?

– Не знаю, но это неспроста. Открылось что-то, о чем рара знал уже шестьдесят лет. То есть с детства, когда ему было тринадцать. А дядя Даан узнал об этом недавно и приехал в Голландию, чтобы с ним посоветоваться.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все, поверь мне, что так оно и есть. И я знаю кое-что еще.

– Что же?

– Что тетя Флор не в курсе дела, и дядя Даан не хочет с ней об этом говорить. Что старую служанку grand-maman звали Ма-Бутен и что она умерла. Что ее сын – мантри в Тегале, и дядя Даан дал ему денег. Вот все, что я знаю.

Ина с мужем смотрели друг на друга, оба бледные.

– Какая бессвязная история, – сказал Леопольд д’Эрбур, адвокат и прокурор, с важным видом пожимая плечами.

Ина опустила свои аристократично-усталые глаза.

– То, что я рассказала, – это уже много. Не знаю, что за этим стоит, но несомненно что-то серьезное. И я хочу выяснить, что именно… Может быть, здесь замешано какое-то наследство?

– Наследство? – переспросил д’Эрбур, глядя в пространство.

– Которое нам причитается? Наверное, этот мантри что-то знает, иначе почему дядя Даан дал ему денег…

– Может быть… – сказал д’Эрбур. – Если рара и дядя Даан в чем-то виноваты, то это наверняка связано с деньгами.

Теперь Ина стала бледная как полотно.

– Нет, это уж слишком! – воскликнула она.

– Нам об этом не узнать. Лучше всего помалкивать. Впрочем, у рара ведь всегда рот на замке.

Но Ина умирала от любопытства; она аристократично покачала головой, и белый край ее элегантной шляпы закачался в такт.

– Я должна это выяснить, – сказала она.

– Но каким образом?

– Тебе надо как-то поговорить с рара, расспросить, отчего он стал таким подавленным.

– Стал подавленным? Но я его другим никогда и не видел. За все те двадцать три года, что мы с тобой женаты. Со мной рара никогда не разговаривает, а в делах прибегает к услугам другого адвоката, ты же знаешь.

– Тогда я сама у него спрошу.

– Это ничего не даст.

– Я должна выяснить, – сказала Ина, вставая. – Нет, думаю, наследства нам ждать не приходится. Боже мой, боже мой, как же узнать… Может быть, причиной всему деньги, которые…

– Причиной наверняка деньги.

– Которые рара и дядя Даан…

– Должны вернуть, если…

– Ты так думаешь?

– Они уже сто лет ведут совместные дела, а в таких случаях порой возникают… сложности… так бывает, когда люди ведут много денежных дел…

– Я понимаю, что ты имеешь в виду…

– Наверное, лучше вообще не соваться, Ина… Держись в сторонке. Ты не знаешь, что это за осиное гнездо.

– Это произошло шестьдесят лет назад. Шестьдесят лет… даже трудно себе представить, – сказал Ина, точно загипнотизированная.

– Да, очень давно. Срок давности уже прошел, – сказал д’Эрбур с безразличным видом, но внутренне дрожа от страха.

– Нет, – сказала Инна, качая головой в бело-райской шляпе, – есть что-то, что еще не прошло. Совершенно точно. Но рара надеется, что в скором времени…

– Что в скором времени?

– Это пройдет.

Оба были бледны как полотно.

– Ина, Ина, будь осторожна, – сказал д’Эрбур. – Ты не знаешь, куда суешь свой нос!

– Да, правда, – сказала она, точно в гипнозе.

Она должна все узнать во что бы то ни стало. Она сегодня же поговорит с отцом.

Ина взволнованно бродила по дому, не понимая, что предпринять. Она слышала в комнате на первом этаже голос Пола, сына-студента, он сидел там со своими однокурсниками, все курили; проходя мимо двери, Ина прислушалась к их шумной беседе. Раздался звонок в дверь, это пришел из школы младший сын Гюс, ее любимец; слушая его рассказы и радуясь его жизнерадостной молодости, она на миг забыла о своем лихорадочном любопытстве.

Поначалу она собиралась зайти к отцу в кабинет, но потом испугалась, что до обеда осталось слишком мало времени и что отец не любит, чтобы его беспокоили в этот час. Ина места себе не находила от волнения и все бродила и бродила. Только представьте себе, что рара разорится, что ей тогда делать со своим семейством? Тетушка Стефания, возможно, завещает какую-то сумму Гюсу; его она любила больше всех, но и кроме него у тетушки столько племянников и племянниц… Вдруг она вздумает поделить наследство между всеми ними? Обеспокоенное денежными вопросами материнское начало Ины приказывало ей думать о будущем троих детей; что ж, для Лили она делала, что могла: обрабатывала тетушку Стефанию и дядю Антона, а Пол пускай сам о себе позаботится; даже имей он миллион, ему бы все равно было мало… Час обеда приближался, и Ина дожидалась в столовой вместе с д’Эрбуром и сыновьями, пока сверху спустится рара. Когда Харольд Деркс вошел в столовую, ей показалось, что отец, высокий, тощий и сутулый, ссутулился еще больше; разлившаяся по лицу желчь придавала его впалым щекам медный отлив. Ина любила, чтобы обеды проходили чинно, но в благодушной атмосфере, скромный обед подавался весьма изящно: все в ее доме было стильным, а она сама была образцовой хозяйкой этого дома. От детей она всегда требовала аккуратности и совершенно не понимала, почему Лили, выйдя замуж, вдруг точно с цепи сорвалась: боже, какой у них с Фритсем в доме беспорядок! Размышляя о Лили, она радовалась за своих мальчиков: за столом они вели себя идеально, Пол весело, но не слишком напористо рассказывал что-то, обращаясь к дедушке, Гюс время от времени шутил, и тогда Ина смеялась и гладила его по голове. Харольд Деркс молчал и только слушал с болезненной улыбкой на губах, о чем говорят мальчики, д’Эрбур нарезал мясо. Для дедушки обычно готовили отдельно: из-за желудка и печени он должен был соблюдать строгую диету. Он постоянно испытывал боли. Иногда лоб его морщился от физических страданий. Он никогда о них не говорил, выполнял предписания врача, был молчалив и полон тихого достоинства; тело его было поражено болезнью, душа – тоской, читавшейся в кротком взгляде старых, с прожилками желчи глаз. Ина заботилась об отце, проверяла, хорошо ли приготовлена его еда; она была очень внимательна и любила, чтобы в ее доме и на обеденном столе во всем соблюдался порядок. Однако во время десерта ею вновь овладело неуемное любопытство. Вопросы готовы были слететь с ее губ, но нельзя же начинать такой разговор за столом… и она снова улыбалась Гюсу, гладила его по голове. В домашнем платье она из благородной дамы превращалась в мать; если рядом был Гюс, в глазах ее было меньше аристократической усталости, чем под сенью бело-райской шляпы или при разговоре с толстухой тетей Флор, никогда не жившей в Европе. Во время десерта рара встал и сказал: