Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

и с особенной страстью, годами уже позднее, о дебютных шагах Ч. Айтматова, В. Богомолова, В. Максимова, Ф. Горенштейна… Это, собственно, и был главный дар Б. — открывать и всеми силами поддерживать новые таланты. И совершенно понятно, что этот дар никак не мог реализоваться ни в «Литературной газете» при В. Ермилове (1946–1949)[378], ни в «Советском писателе» при Н. Лесючевском (1950–1953), ни в «Знамени» при В. Кожевникове (1954–1956), ни в «Москве» при Н. Атарове (1957–1958). Зато в полном объеме развернулся в «Новом мире», куда Б. одним из редакторов отдела прозы пришла в 1958 году вслед за А. Твардовским[379].

— И здесь надо понимать, что, — как иронизирует В. Войнович, —

в тогдашнем «Новом мире» было много смешного. Например, распределение по чинам и этажам: в кабинетах первого этажа располагались сотрудники от рядовых до заведующих отделами, а на втором — важное начальство, члены редколлегии. Сотрудники первого этажа были, понятно, более доступны авторам, которые числились как бы тоже рядовыми[380].

И Ася, как ее почти все называли, сразу же стала воплощенным символом первого этажа. Где можно думать не только и не столько о судьбе журнала (для этого есть второй этаж, ведущий каждодневную войну с ЦК и цензурой), а исключительно о судьбах нетитулованных авторов, которых еще надо, как тогда выражались, «пробивать» через начальство. И она пробивала — интригуя и выстраивая иной раз хитроумные комбинации: кому из руководителей показать рукопись в первую очередь, а кого по возможности обойти, и как сделать так, чтобы рискованный текст напрямую и в нужное время, под нужное настроение попал именно к Твардовскому.

Не все, конечно, и ей удавалось — на журнальные страницы так и не прошли ни «Софья Петровна» Л. Чуковской, ни «Воспоминания» Н. Мандельштам, ни «Крутой маршрут» Е. Гинзбург, ни «Свежо предание…» И. Грековой, ни «Путем взаимной переписки»[381] и «Чонкин» В. Войновича, ни «Зима 53-го года» Ф. Горенштейна, ни рассказы Л. Петрушевской, а когда Б. принесла «Затоваренную бочкотару» В. Аксенова, главный редактор, — как свидетельствует его заместитель А. Кондратович, — и вовсе пожал плечами:

— Это же плохой писатель, — <…> Мол, что я буду читать.

— Начинал он интересно.

— И начинал неинтересно[382].

Зато те, кого все-таки напечатали, именно по отношению к Б. преисполнялись самой сердечной благодарностью.

<…> Не видать бы Ивану Денисовичу света, если б А. Берзер не пробилась к Твардовскому и не зацепила его замечанием, что это — глазами мужика. Не пустили б моего Денисовича три охранителя Главного — Дементьев, Закс и Кондратович, —

вспоминает А. Солженицын[383]. «Дорогой Анне Самойловне, без которой эта книга конечно не увидела бы света», — пишет Ю. Домбровский на титульной странице первого издания «Хранителя древностей». Или вот В. Некрасов[384] сообщает В. Семину в письме от 10 января 1966 года:

Пока есть на свете наша Ася, нам еще есть что делать. Если бы Вы знали, как она обвела вокруг пальца всех с моей последней вещью. Ведь Твардовский был категорически против, а редколлегия смотрела ему в рот и поддакивала… И вот, пожалуйста, победила всех![385]

И В. Шукшин[386], и Ю. Трифонов, и В. Белов[387], и В. Астафьев, и Ф. Искандер — все они, и не только они, безусловно предпочитали «первый» этаж «второму», что не могло не вызывать неудовольствия у членов журнальной редколлегии[388]. А вот Твардовский неизменно и высоко ценил Б. Правда, как-то вчуже, всегда, даже в дневниках, называя ее не Асей, как все вокруг, но только по имени-отчеству, Анной Самойловной, «вскипал, если кто-то хвалил ее в застольной беседе»[389], а говоря о Солженицыне, ревниво изумлялся «странной, большей близости его к Анне Сам., чем ко всем нам…»[390] И относительно совпадения взглядов Б. со своей собственной, то есть «новомирской» позицией Твардовский отнюдь не обольщался, однажды даже признавшись в сердцах:

Вообще эти люди, все эти Данины, Анны Самойловны и <неразборчиво> вовсе не так уж меня самого любят и принимают, но я им нужен как некая влиятельная фигура, а все их истинные симпатии там — в Пастернаке, Гроссмане и т. п. — Этого не следует забывать[391].

Разумеется, все эти несовпадения в характерах, в поведении, все эти расхождения во взглядах, во вкусах не имели большого значения и шли даже на пользу журналу в обычное время. И вдруг приобрели особый смысл в феврале 1970 года, когда, протестуя против увольнения сразу четырех членов редколлегии (А. Кондратовича, В. Лакшина, И. Виноградова, И. Саца), Твардовский покинул «Новый мир».

И втайне, надо думать, надеялся, что «первый» этаж последует за «вторым». А они остались. И Б. осталась с новым начальством тоже.

Вспоминая те драматичные дни, В. Лакшин допускает, что все дело в неясных для рядовых редакторов перспективах с трудоустройством, с близкой пенсией (Анне Самойловне было тогда уже 53 года). Но можно предположить, что в этой ситуации сыграло роль еще и нежелание «бросить» своих любимых авторов в беде, и — снова процитируем Лакшина —

А. С. Берзер стала центром кружка, решившего выдвинуть сотрудничество с Косолаповым, как высокую идейную задачу, продолжение «миссии». Она явно переоценила свои силы, думая, что сможет сохранить прежний журнал без Твардовского и с новой редколлегией. А практически лишь помогла совершить угодный начальству плавный переход журнала в новое качество, чтобы никто не подумал, что с уходом Твардовского и старой редколлегии произошло в литературе нечто тяжелое и трудно поправимое[392].

Хватило этих надежд, впрочем, ненадолго. Уже через год, резко отрицательно высказавшись о готовившейся к печати рукописи романа О. Смирнова, нового заместителя нового главного редактора, Б. вынуждена была уйти из «Нового мира». И, — как отмечено в дневниковой записи Л. Левицкого от 14 февраля 1971 года, — «по одной судьбе известному совпадению случилось это 12 февраля — тютелька в тютельку через год после того, как А. Т. подал заявление об уходе. Тоже „по собственному желанию“»[393].

Жить ей оставалось еще почти четверть века. Б. время от времени печаталась как рецензент, написала трогательный очерк о В. Гроссмане, работала над книгой «Сталин и литература», но так и не успела довести ее до ума. А умерла, — рассказывает Л. Петрушевская, —

в полном одиночестве, никого не затруднив своей слепотой, слабостью, нищетой. Только малое число преданных друзей допущено было в ее дом. Она умерла гордым, независимым человеком, умерла такой, какой была, не изменившись. Святой путь и мгновенная смерть[394].

Соч.: Прощание // В конволюте с: Липкин С. Жизнь и судьба Василия Гроссмана. М.: Книга, 1990; Сталин и литература // Звезда. 1995. № 11.