Умный выстрел - Михаил Нестеров

— Или выдвинуть еще одну, — сказал Гутман — ну вылитый Иммануил Кант, «разрушивший пять доказательств бытия Бога, а потом, словно в насмешку, создавший шестое доказательство». И — как будто испарился. А вместе с ним и его дьявольская свита. Только ветерок поднял с пола и закружил белую визитку с контактным номером Гутмана…

Я вышел на свежий воздух. В этом тупике можно было встретить кого угодно — начиная с чиновника кремлевской администрации и заканчивая бомжем. В этом я убедился, наткнувшись на грязного и небритого типа лет пятидесяти.

— Это что за место? — спросил я его. — Только не говори, что это Новая Константиновка.

— Нет, это Старая Бинарадка, — хрипло рассмеялся бомж.

И я искренне позавидовал этому бесстрашному человеку.

Из тупика я вышел на Куркинское шоссе и наконец-то определил свое местоположение: я в Новобутаково, что на северо-западе столицы, 74-й километр МКАД. Я поймал такси и уже через сорок минут оказался на АЗС «Ромашка». Поглядеть, как я сажусь на свой байк (он так и остался стоять возле компрессора для подкачки колес), вышла заведующая.

— Где вы так долго пропадали? — спросила она.

— Срочный вызов на травматическое оскопление, — ответил я.

— Судя по машине, на которой вас увезли, ваш клиент — большая шишка.

— Да, пришлось повозиться.

Под конец этого дня я невольно припомнил слово «намаяться». Устаревшее словцо, но оно точно характеризовало мое состояние под вечер: я настрадался, намучился, занимаясь утомительной работой; помимо прочего я испытывал тоску. Спиртное только усугубило мое состояние. И хотя уснул я быстро, зато просыпался долго и мучительно, наверное, потому, что боль в голове была тупой и ноющей. Была бы она острой, я бы проснулся моментально… Я еще не открыл глаза, но сообразил, что нахожусь в спортзале и в руках у меня — тяжеленные гантели, и я никак не могу их поднять.

Я силился вспомнить, что мне снилось. Для меня это было важно. Не вспомнить — это все равно что не поднять какую-то вещь, которую ты уронил: зажигалку, степлер со стола, монетку из кармана…

Наконец я вспомнил: мне снился чертов дебаркадер. Я на его борту в качестве пленника, и туда меня домчала быстрая, как ветер, смоляная «Ауди» с Гутманом за рулем. Он поворачивает ко мне голову, услужливо улыбается и говорит: «Приехали, Павел Ильич». Нажимает какую-то кнопку на панели приборов, и пол подо мной проваливается. Я падаю, падаю, падаю… Забвение. Короткое, но все же забвение, утрата. Открываю глаза и вижу луну. Я пялюсь на нее бесконечно долго — минуту или две, столько времени мне требуется, чтобы прогнать иллюзию: то, что я принял за луну, оказалось иллюминатором. И за этим круглым окошком висит утренняя пелена тумана.

Утро?!

Не может быть!

Сколько же я провалялся без сознания?

Мои руки связаны — отсюда связь со спортзалом и гирями. И — снова ошибка. Мерклый свет, проникший в трюм с улицы, позволяет мне рассмотреть свои руки. Отекшие, они не слушаются; видимо, веревки или пластиковые хомуты, позаимствованные у Чиркова, совсем недавно кто-то срезал. И этот кто-то обладал светлым чувством сострадания и черным — юмора.

Я встаю и на ватных ногах приближаюсь к иллюминатору. Видимо, удар по голове разбудил во мне печальные и какие-то поэтические нотки. Я думаю о том, что время навигации подошло к концу… «Нет зрелища печальнее на свете…» «В багрец и золото одетые леса…» Пожалуй, впервые я разглядываю строчки классиков в береговой линии. Их бессмертные строки оживают и рождают эту картину. Я любуюсь ею, и слов у меня не находится. Я вижу, как падают листья, выплетая на сырой земле неповторимый узор. Я заглядываю в недалекое будущее и вижу, как сверху этого пышного ковра ложится другой, сотканный из сонмища снежинок…

Я вспомнил свой сон, и мне немного полегчало. В этой связи я понадеялся, что утро не пройдет в тягостных чувствах пусть незначительной, но все же утраты.

Майор Михайлов был не в восторге от моего визита в полицейское отделение. Он мог отказать мне в приеме, не выставляя ничего в качестве благовидного предлога, однако, продержав меня в коридоре на стуле десять минут, выглянул из кабинета и кивком головы пригласил войти.

— Присаживайся. Что у тебя?

— Один вопрос: когда с меня снимут обвинения в краже магнитолы?

— Может быть, уже завтра.

— Значит, кое-что произошло сегодня, — проявил я сообразительность.

— Сегодня утром мы еще раз допросили Аннинскую. Мы не раскрывали всех карт, и до сегодняшнего дня она ничего не знала об убийстве Николая Сергунина.

— Вы так долго молчали? — не удержался я от насмешки и глядя на Михайлова, как на Николая Второго: он все время «мыкал», как будто сам лично не участвовал в расследовании или даже не был способен самостоятельно принять какое-нибудь решение. Я легко представил, с чего начался сегодняшний допрос Анны: не называя конкретной фамилии, Михайлов сообщил ей, что такого-то числа опергруппа обнаружила человека с удостоверением на имя Виталия Аннинского. Это известный прием, когда фигуранту уголовного дела сообщаются сведения о главном событии, но умалчиваются обстоятельства. Реакция обвиняемого — вот цель этого тактического приема. Я бы и сам так поступил.

Я оказался прав: Михайлов сообщил подопечной о том, что они нашли человека с удостоверением Виталия Аннинского.

— И что она ответила?

— Поинтересовалась: «Он арестован?» Скажем, он больше не опасен, ответил я. Спросил, не хочет ли она описать этого человека? И знаешь, она описала его внешность. И она точно совпала с внешностью Сергунина. А когда мы предъявили Аннинской несколько снимков разных людей, она уверенно показала на Сергунина.

Одним плевком я постарался потушить пыл майора Михайлова:

— Она видела фото этого человека раньше, поэтому так уверенно описала его. Сергунина подставили. Он не убийца.

Михайлов вернул мне должок, сыронизировав:

— Во всяком случае, теперь ты можешь поговорить с ней. Час назад ей изменили меру пресечения на подписку о невыезде.

— Как-то быстро вы вывели ее из-под домашнего ареста.

— В нашей работе нет такого термина. Мы действуем оперативно.

— Пусть так, — согласился я и тихо порадовался. Оперативность Михайлова могла сыграть мне на руку. Выманив Аннинскую из квартиры, я мог провести там обыск и найти то, чего не могли обнаружить полицейские.

Я заторопился:

— Мне нужно переговорить с Анной, справиться о здоровье, нет ли у нее вопросов или поручений ко мне. Спасибо вам, Николай, и — до свидания!

— Меня зовут Игорем… Васильевичем, — с небольшой задержкой поправил меня Михайлов.

— Неважно.

Я оставил отдел внутренних дел, оставив там трупы сразу двух зайцев. Проследить за человеком, который зарабатывает себе на хлеб сыском, — работа непростая, а порой и невыполнимая. Так что меня Михайлов оставит в покое. А вот к дому Аннинской он пошлет парочку оперативников. И вообще он, как мне кажется, лукавил. Час назад Аннинской изменили меру пресечения, и мне с трудом верилось, что в ту же минуту Михайлов распорядился снять наблюдение за ее квартирой. Как бы то ни было, Аннинской сядут на хвост, а значит, обеспечат ей защиту. Это все, что мне было нужно. Теперь я был спокоен за Анну.