Ошейник Жеводанского зверя - Екатерина Лесина

– Не ври хотя бы себе, – прошептал Тимур, и я, парализованный, еще не живой, но уже и не мертвый, с благодарностью согласился не врать. Да, не себе. Всему миру, но только не себе.

– Она вдруг вырываться стала, говорить всякое... кричать... я не понял. Я и вправду не понял, что с ней случилось, почему вдруг и... а она меня ногтями. Вот. – Он оттянул воротничок рубашки, демонстрируя темную шею с розовыми царапинами. Четыре линии, четыре метки, знак избранного.

Кажется, именно они, чуть припухшие, с бисеринками крови, и привели меня в сознание. Помню, во рту стало вязко, а потом сухо, и сушь эта склеила губы, как цемент склеивает бетонные блоки.

– Я отпустил. Я просто ее отпустил. Я не знал, что она упадет, что там камень, что... я не знал, Марат! – Йоля вскрикнул – эхо скрипки, струны которой проросли в человеческом горле. – А она вдруг... и звук... как арбуз раскололся. Помнишь, ты арбуз уронил?

Помню, точнее, послушно вспоминаю тяжелый темно-зеленый шар, выскользнувший из рук, чтобы со всхлипом, с треском разлететься на куски. Сладкий сок на руках, черные зернышки на асфальте... При чем тут арбузы? Танечки больше нет, а он мне про арбузы.

Ненавижу.

– Не верю, – снова сказал Тимур, требуя правды. Вот скотина, именно сегодня ему правда нужна. Именно сейчас.

– А она упала... лежала, лежала. Мертвая лежала. Я ее... я ее... я...

Заклинило. Руки вытянул, любуется. Что он испытывает? Ужас? Отвращение к себе? Что? И почему мне так важно знать? Не потому ли, что я завидую ему?

– Что мне делать? – наконец, спросил Йоля. – Марат, скажи, что мне делать?

– Бежать, – ответил я, раздирая слипшиеся губы. – Тебе не поверят. Никто не поверит, что это несчастный случай.

– Да? – Сколько надежды в глазах. Конечно, ведь несчастный случай избавит от ответственности, несчастные случаи, они со всеми случаются и помогают хорошим маменькиным мальчикам оправдать себя перед собою. А передо мною как? Но Йоля обо мне не думал. Йоля думал о себе. – Ты думаешь, что... меня посадят?

– Расстреляют. – Я сел на пол – ноги не держали, но нельзя, чтобы он заметил мою слабость. Я сильный. Я вожак. – Сам посуди, для начала обвинение в изнасиловании...

Как он вспыхнул, невинный мальчик, маков цвет, стерильный любовник скрипки своей, человек искусства и платонических эмоций.

– Пусть изнасилования не было, но ведь скажут, что ты хотел, ты пытался. Она сопротивлялась, вон и царапины на шее имеются.

Его ладонь стыдливо прикрывает след. Правильно, верь мне, иди за мной, я не желаю зла. Я желаю справедливости.

– И поэтому ты ее убил. Да, Йоля, убил. Невинную девушку, пытавшуюся отстоять единственную свою ценность... – Мне нравится его мучить, хотя еще не совсем понимаю, что именно он испытывает. Но мне это нужно. Мне это просто-таки необходимо. – Потом вспомни, ты же еврей, и отец у тебя репрессирован. Мелочь, но в данной ситуации...

Тоска в глазах, извечная тоска гонимого народа, которому в привычку бегать и прятаться. Во всяком случае, я так думаю.

– А мама? – шепотом спрашивает Йоля. – Что с мамой?

– Лучше, если она не будет знать, где ты. Ей не придется врать, ее не обвинят в соучастии. – Поднимаюсь, прохаживаюсь по комнате, план возникает сам по себе и в эту секунду кажется идеальным.

Тимур, правда, не одобряет, но и перечить не станет. Он тоже любит Татьяну. Он тоже хочет справедливости.

– Вот что мы сделаем... – и я начинаю говорить. Господи, у меня никогда прежде не получалось говорить столь красиво, уверенно, правильно.

Впрочем, я никогда прежде не собирался убить человека.

– Ирунь, послушай, ты не должна туда возвращаться. Ну да, я могу ошибаться. Наверное, ошибаюсь. И человек имеет право на странности. И вообще я все выдумал, – Лешка нависал над Ирочкой, заслоняя скудный вечерний свет. Ноги расставлены на ширине плеч, руки уперты в поясницу, словно он, Лешка, собрался делать зарядку.

Раз-два-три, наклоны влево. Раз-два-три, наклоны вправо. Руки вытянуть, пальцами попытаться дотянуться до носков. А потом, широко раскрыв рот, ухватить себя за локоть.

Ирочка хихикнула. В Ирочке не осталось иных эмоций, кроме этого совершенно дурацкого, клокочущего смеха, который рождался где-то в животе, а потом пузырьками шампанского поднимался вверх.

– Смейся, смейся, – буркнул Лешка. – Очень смешно работать на психа и убийцу.

– Н-нет, – выдавила Ирочка, зажимая рот руками, чтобы не позволить вырваться пузырькам. – Не смешно, просто...

Просто у нее истерика, и она не верит в оборотней. А что Тимур на запястье веревочку носит, которая якобы ошейник для Жеводанского Зверя, так это же чушь! Полная, несусветная чушь! И все ее сегодняшние страхи тоже чушь.

Запертая комната, в которой живет оборотень...

Окно, бинокль и тетрадь, где должно записываться все, происходящее на улице.

Убийство незнакомой Ирочке девицы и Блохов, карауливший у парадного входа.

Сумасшедшая Циля. Мальчик со скрипкой, который убил. Или, если убил не он, то убил Тимур. И вообще на самом деле Тимура зовут Маратом.

– Я пойду, Леш. – Ирочка неловко поднялась. – Я... мне подумать надо.

Дома ей подумать не дадут, а с другой стороны, это даже хорошо.

– Явилась, – выплеснула раздражение мать. – Еще и она явилась! Господи, глаза бы мои тебя не видели!

Она была растрепана, босонога и одета в ночную рубашку, на которой виднелось свежее винное пятно. Она была некрасива. Она была пьяна.

– Что смотришь? Твой папаша, сволочь, тварь... сбежал! Он нас бросил! Он... он нашел другую!

– Неля, успокойся, – сухой голос бабушки. – Ирина, иди в свою комнату, не видишь, что мать больна?

Ирочка прошла, по стеночке, не разуваясь, трусливо раздумывая над тем, что, возможно, лучше к Лешке вернуться. Или к Тимуру. Или просто сбежать из дому куда-нибудь, где нет людей. Ни красивых, ни уродливых, ни вообще каких бы то ни было.

– Я его... на него лучшие годы! А он, скотина!

Звон посуды, грохот, хохот. Шабаш одной ведьмы, неистовой в гневе своем.

– Привет. – Аленка сидела на кровати, с усердием разрисовывая ногти. – Ты не очень чтоб вовремя. Он тебя выгнал?

– Нет. – Ирочка стянула сапоги, размяла затекшие ноги, переоделась и только потом задала вопрос, которого с нетерпением ждала Аленка: – Что тут творится?

– Папа любовницу нашел. Прикинь, с утреца заявился с какой-то крашеной мымрой...

На золотистом лаке расцвели белые розы, и Аленка, нагнувшись, осторожно подула на палец.

– Вообще улет. Росточком ниже тебя, квадратная, как бочка, плоская...

– Любовница? – уточнила Ирочка, хотя уточнения не требовались.