Арденны - Михель Гавен

— Я не такая уж молодая, — Маренн хотелось как можно скорее прекратить эти излияния восторга. — Я была здесь, в Арденнах, еще в четырнадцатом году, в санитарном отряде.

— О, четырнадцатый год! — на лбу хозяйки залегла трагическая складка. — Весной мой первый муж, барон фон Матцан, разбился на скачках. Потом началась вся эта ужасная война. В конце года мы познакомились с Вилли. Он служил в кайзеровской армии. Дослужился до майора. Сами мы из Аахена. И хотя обосновались здесь, тогда это была немецкая территория, а теперь оказались как бы на бельгийской. Но мы все равно немцы. И никого другого знать не желаем. Правда, теперь мне все приходится делать самой, все решать, — в ее голосе послышались жалобные нотки. — Вилли мой нынче уже ни на что не годен. Ну совершенно ни на что, — добавила она многозначительно. — Не то что этот ваш гауптштурмфюрер. Впрочем, любой из них, я полагаю.

— Какой гауптштурмфюрер? — Маренн насторожилась.

— Гауптштурмфюрер Раух, кажется, — ответила хозяйка. — Это он обратился ко мне, чтобы вам отвели отдельную комнату и приготовили ванну. Я не разбираюсь в чинах, но хорошо разбираюсь в мужчинах, фрау. Очень красивый молодой человек, гладко выбрит, и этот парфюм. Это очень, очень аристократично. И о вас он очень заботится. Я заметила.

— Гауптштурмфюрер Раух адъютант командира отряда, — произнесла Маренн сдержанно. — Ему положено заботиться о всех.

— Ну, конечно, о всех, — фрау Аделаида снова как-то двусмысленно улыбнулась. — Командир ваш тоже хорош. Но он явно не в духе. Хотя вежлив, этого не отнимешь.

Маренн опустила голову. Она понимала намеки хозяйки, но ей не хотелось обсуждать ни собственные женские прелести, ни мужские достоинства гауптштурмфюрера.

— Вы, должно быть, устали, простите меня, — фрау Аделаида сообразила, что разговорилась излишне. — Пейте кофе.

Она направилась к дверям.

— Простите, не могли бы вы… — Маренн остановила ее.

— Да, я слушаю, — хозяйка повернулась, глядя на нее с любопытством.

— Не могли бы вы попросить гауптштурмфюрера Рауха подняться ко мне. Он должен быть внизу.

«Зачем? Зачем?» — спросила себя Маренн.

— О да, конечно, — улыбка, скользнувшая по губам фрау Аделаиды, как бы свидетельствовала — «я так и думала». Но от дальнейших комментариев она воздержалась, сообразив, что Маренн это не нравится.

— Я обязательно передам вашу просьбу гауптштурмфюреру, — пообещала она и вышла.

Дверь тихонько закрылась. Маренн сбросила покрывало, сдернула полотенце и начала одеваться.

«Вот болтушка, — думала о фрау Аделаиде. — Она мне завидует. Конечно, есть чему позавидовать. Особенно, когда надвигается танк, а у тебя только пистолет в кобуре. Вот только руки у меня не хрупкие. Тонкие, но не хрупкие. Очень сильные. Иначе какой из меня хирург? Но она вправе этого не знать».

Хозяйка снова заглянула. В ее взгляде мелькнуло недоумение.

«Она удивилась, что я оделась, — догадалась Маренн. — Она думала, я буду ждать его голой. Дама с фантазией, ничего не скажешь».

— Я ему сказала, — сообщила фрау Аделаида. — Он придет. Правда, красивый молодой человек, фрау, — снова похвалила она Рауха. — Только очень усталый. По-моему, он засыпает на ходу. Но рядом с вами он живо проснется, уж я-то знаю, — она снова как-то заговорщицки улыбнулась и исчезла.

«И откуда она все знает, — подумала Маренн, застегивая китель перед зеркалом. — Видно, в молодости имела большой опыт. Да и сейчас не отказалась бы. Возможно, и соблазнит кого-нибудь, когда муж захрапит, коли уж он так ни на что и не годен, как она выразилась. У нее просто зуд какой-то. Заскучала здесь, в Ставелоте. Американцы ее не вдохновили. Еще бы — деревня по сравнению с „Лейбштандартом“. Подумаешь, какие-то фермеры или маклеры. Не та фактура, не тот размах. Да и культура — не та. А дама, сразу видно, со вкусом к жизни и всем ее удовольствиям».

Она закурила. Подошла к окну — падал снег, было тихо. Только изредка внизу слышались мужские голоса. Солдаты и офицеры выходили на двор, возвращались в дом. Кто-то еще возился с машинами, готовя их к завтрашнему дню.

В дверь снова постучали. На этот раз она сразу поняла — Раух. Она повернулась.

— Входи.

Он перешагнул порог. Как и говорила фрау Аделаида — высокий, красивый, в свежайшей рубашке и в аромате парфюма от Хьюго Босса.

— Мне сказала хозяйка, что ты звала меня, — проговорил он сдержанно, даже холодно.

— Да, это так.

— Я слушаю.

— Ты слушаешь? — она покачала головой, улыбнувшись. Положила сигарету в пепельницу.

Потом подошла к нему почти вплотную, сама расстегнула пуговицы на своем кителе — сквозь светлую рубашку просвечивало тонкое кружево белья на выступающей груди.

Раух опустил глаза. Его лицо, осунувшееся, бледное, стало еще белее — до синевы.

— Нет, Маренн, я не могу, — через мгновение произнес он.

— Но ты же сам хотел этого, накануне.

— Это виски, прости меня, — он не поднимал на нее глаз. — Я не должен был этого допускать.

— Я тоже. Это шампанское, наверное. «Ля гранд дам». Но ты допустил, и я допустила. Ты хочешь этого, — она положила руку ему на плечо. — И я хочу. Если так — давай сделаем. Пока есть время. И постель, — она показала на разобранную кровать.

— Но, Маренн, — он вскинул голову, она увидела, как он взволнован.

— Не думай ни о чем, — она прикоснулась пальцами к его щеке, неотрывно глядя в глаза. — Он сказал, между нами все. Все так все.

— Нет, нет, Маренн, — Раух вздохнул, покачав головой. — Он просто ревнует. Это сгоряча. Он мне по-прежнему друг. И ты для него значишь столь же много, как и прежде. Не нужно, Маренн. Ты будешь жалеть об этом.

— Я не жалела даже тогда, когда мне было шестнадцать лет и я знала, что меня сватают за английского принца. Раз и навсегда лишилась возможности стать королевой, выбрав пусть не бедного, но простого художника. Чего ж мне жалеть теперь? — она отошла и села на кровать. — Теперь и вовсе жалеть нечего. К тому же американцы напирают так, что мы оба вполне даже можем не вернуться отсюда в Берлин. Ну а если и вернемся…

— Маренн…

— Ты хочешь, чтобы я сейчас пошла к нему?

— Нет. Но я не хочу, чтобы ты жалела.

— Я ни о чем не жалею, никогда. Просто делаю то, что считаю нужным. Пожалуйста, я прошу.

Она встала, подошла к нему, обняла за плечи.

— Мы тратим слова напрасно. Скоро наступит утро, Пайпер прикажет заводить машины.

По напряжению, исходившему от него, она видела: он готов сдаться. Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Дверь распахнулась. На пороге стоял Скорцени. Раух обернулся. Маренн отступила на шаг, застегивая китель. Отбросила назад еще влажные волосы. Взяла сигарету.