Рельсы под луной - Александр Бушков

Нашел я местечко, где их можно посадить под замок (пустой амбар неподалеку от того дома, где я обосновался), поставил часового, гауптвахта получилась – загляденье. И, не мешкая, отправился к коменданту. Ординарец по дороге говорит мне тихонько:

– Я так понимаю, товарищ капитан, про все докладывать не стоит?

– Правильно рассуждаешь, Степа, – ответил я, чуть подумав. – К чему? Наверняка не поверят. Главное, эти субчики пойманы с поличным на мародерстве, и это несомненный факт. Они, сдается мне, тоже язык распускать не будут – не поверят, решат, что под психов симулируют.

– У меня дедов брат так умел, – говорит он (он сибиряк). – Ехали мы с ним на базар, остановились переночевать в одном доме. Воз оставили на улице. Хозяин говорит: у нас тут пошаливают. А дед ему: не боись, если что, претензий к тебе не будет. Выходим утром – а вокруг воза нарезают круги двое, с мешками на спине, в точности как сейчас Федька с корешами. Это они ночью хватанули по мешку, да не ушли. Дед говорит: все поняли, сучьи дети? Они чуть ли не в плач: отпусти, сделай милость, в жизни больше не будем… Дед подошел, по плечу хлопнул обоих – побросали они мешки и как дунут от нас… Верите или нет, товарищ капитан, своими глазами видел…

– Отчего же не верить? – говорю. – Теперь вполне верю. Ты помалкивай, Степа, ну его…

Пошел я к коменданту. Комендант – наш же комбат. Такие военные порядки: часть, которая в город вошла первой, становится гарнизоном, а ее командир – комендантом. Наш батальон первым и вошел. Доложил я честь по чести: так и так, такие-то мною лично, в сопровождении ординарца, застигнуты при грабеже у местного жителя его имущества…

Комбат радешенек – он тоже про Федьку слышал кое-что и прекрасно знает, что это за экземпляр и как давно по нему штрафная рота плачет. Не было никакого трибунала: комбат имел право своей властью отправить в штрафную роту. Написал он бумагу, связался со штабом полка, вскоре за мазуриками приехали на «студере» особисты, – и покатили они, куда надлежит. Крепко я сомневаюсь, чтобы они трепались потом, при каких обстоятельствах влипли – а если даже и трепались, то вряд ли им особенно верили. Да и какая мне теперь разница? Пусть себе болтают, что хотят, бумага от комбата железная, как и мой письменный рапорт. Избавились наконец…

Мы там стояли еще два дня, потом полк ушел. Китайца я больше не видел, да и не имел к тому никакого желания: ну зачем мне этакие чудеса, которые никак не вписываются в нормальную жизнь? Без них спокойнее как-то…

Нам, батальонной разведке, в японском походе пришлось несладко. Я не про бои или лишения – какие там лишения, ничего подобного. Просто… Как бы это получше сформулировать… В общем, мы там оказались сбоку припека. Черт-те что и сбоку бантик. На той войне были нужные, необходимые, уважаемые люди. А тут непонятно даже и кто…

В бой нас, как и полагается, не посылают. Но и работы по нашей специальности нет никакой. Нет сплошной линии фронта, так что за линию фронта не ходим. Да и противник совершенно другой, незнакомый и непонятный. Не знаем мы ни его языка, ни знаков различия, вообще ничего. Пару-тройку раз ставилась задача раздобыть «языка» – но всякий раз отправляли не нас, а группу прикомандированных. Хваткие такие ребята, в пограничных фуражках, японскими словечками щеголяют – явно провели всю войну на границе, и уж они-то, нужно признать, разбираются в японцах получше нашего. Местные тыловики к нам, прошедшим войну, относились со всем уважением, поглядывали этак словно бы виновато: мол, так уж вышло, что мы тут кантовались, начальство решило…

А эти погранцы держались не нагло, но без всякого тылового виноватого смущения, как равные. У каждого боевая награда – у кого Красная Звезда, у кого медаль. Обмолвились как-то: мы, мол, понимаем, что вы сломали хребет фашистскому зверю, но и мы тут не пузо чесали на солнышке, прошли кое-что…

Единственное, что на нашу долю выпало, – это пару раз на «газике» выскакивать на несколько километров впереди наступающих частей в поисках противника. Ну, обстреляли нас однажды издали, но никого и не царапнуло. Все. Сидим как дураки, это мы-то, лихие разведчики, привыкшие к уважению и некоторому почету. Пехота начала над нами чуточку посмеиваться, вышучивать: удачная вам война подвернулась, славяне, так и просидите, до самой победы белы рученьки не запачкав… А что им ответить? Если никак не подворачивается случая проявить себя во всей красе? Они-то в бою уже бывали, у них все по-прежнему, а мы… Отвернешься и молчишь как пень. Тяжеловато.

Приуныли мы, носы повесили: это ж надо вдруг оказаться в таком положении! Чем торчать без дела, как огородные пугала, сидели бы вовсе в тылу, коли уж от нас нет пользы. Но с уставами не поспоришь: если уж существует батальонная разведка, должна пребывать в боевых порядках батальона как миленькая. Из-за специфических условий кампании никто не станет переписывать уставы – а наши переживания никого волновать не должны. Вообще, мы не гимназистки, чтобы «переживать»…

И вот тут совершенно неожиданно вызывают меня к начальству. И наш капитан ставит передо мной задачу, пусть и не вполне боевую, однако ничуть не похожую на наше прежнее лежанье пузом вверх. Задача, вполне подходящая для разведчиков.

Обстановка была следующая: мы располагались на равнине, в малонаселенной местности. Поблизости небольшой городок и пара-тройка деревень. По левому флангу начинается уже пересеченка – предгорья, заросшие лесами. Карта передо мной выложена отличная, мелкомасштабная. Примерно километрах в одиннадцати, вовсе уж в чащобе, стоит одинокий домишко, и обитает там некий китаец, форменным отшельником. Этого-то отшельника мы и должны взять-доставить. Вооруженного сопротивления, вероятнее всего, ожидать не следует. Опять-таки вероятнее всего, он там один.

В чем тут дело и что это за птица, нам не объясняют. Ну, такое и раньше случалось, что всего нам знать не полагалось. Не по чину. В армии так сплошь и рядом. Если тебе положено, выложат все, а не положено – «слушаю и исполняю». Сердиться-обижаться опытному человеку не полагается.

Капитан продолжал: чтобы облегчить задачу, мне придается местный, товарищ Лю (имечко простое и мне в память впечаталось навсегда). В качестве проводника и человека, знакомого с местными условиями. Вот для чего этот китаец тут сидит… Пожалуй, не старше меня (а мне в ту пору стукнуло двадцать три годочка), в очках, в хорошо отглаженном френчике нашего довоенного образца, с отложным воротником, через плечо у него висит маузер в деревянной кобуре, у меня зубы свело от зависти. Ну, потом-то я себе добыл.

Товарищ Лю на очень даже приличном русском языке говорит мне то, что обычно в таких случаях и говорят: рад познакомиться, надеюсь, все пройдет хорошо… Очень приличный у него русский язык, вполне возможно, учился у нас, вот только такими вещами интересоваться не стоит: учитывая ситуацию и личности присутствующих. Вполне может оказаться, что закончил товарищ Лю какое-нибудь интересное учебное заведение, про которое мне знать не полагается, да и капитану тоже.

Про себя я тут же подумал: а за каким чертом нам, собственно, придается товарищ Лю? Проводник и не нужен, маршрут короткий, несложный. А местные условия… Там одна-единственная избушка с одним-единственным китайцем. Не населенный пункт и не глубокий рейд по тылам. Но я, конечно, свои мысли держал при себе. Начальству виднее.