Скажи ее имя - Франсиско Голдман

Уверена, безумие передается по наследству, сказала мне в тот день Аура, стоя на тротуаре в Такско. Говорят, скорее по женской линии. Три поколения — от матери к дочери. А потом исчезает. Может, это просто народное предание, сказала она, но это не значит, что в нем нет доли правды. Что ж, моя бабушка, определенно ненормальная, и моя мама ненормальная, мне осталось только выяснить, была ли ненормальной и моя прабабка.

Любовь моя, ты не сумасшедшая, сказал я, клянусь. Но что она знала про свою прабабку? Та уехала во Францию повидаться с умирающей матерью и так и не вернулась в Мексику; она заболела и умерла. Заболела чем? — спросил я. Аура не знала. Мама Виолета была подростком, когда это случилось. Ее отец, никогда больше не женившись, воспитывал ее один, а через несколько лет и сам умер.

Здесь было бы так здорово писать, сказала Аура, указывая на угловую комнату второго этажа. Если бы только мы смогли уговорить Маму Виолету продать дом нам, добавила она. Мы с Аурой договорились откладывать на это деньги. Это была давняя мечта Ауры. Она хотела, чтобы дом вновь принадлежал ее матери, которая нынче отказывалась даже прийти и взглянуть на него. Но Аура не виделась и не говорила с Мамой Виолетой с двенадцати лет, с того самого дня, когда та поругалась с Хуанитой в Копилько. Может быть, следующим летом мы доедем на машине до Наярита и устроим бабушке сюрприз.

В последний день в Такско мы купили резного выбеленного деревянного ангела с пошлыми, но доброжелательными красными губками, он висел у нас над кроватью в Бруклине, в безостановочном вращении глазея на нас, медленно отворачиваясь и снова глазея.

Ox, mi amor, как же ты уродлив. Этот ее забавный беззвучный смех, с открытым ртом, зажмуренными глазами и дергающейся туда-сюда головой.

Я уродлив?

Да-а-а, mi amor, бедняжка.

Она любила дразнить меня, говоря, что я похож на лягушку. Как там твой подбородок? — спрашивала она, будто мой двойной подбородок, на самом деле не очень похожий на лягушачью бородку, жил собственной жизнью. Она вцеплялась в него руками, смеялась и хрипло говорила: у тебя двойной подбородок, mi amor.

Pobrecito, по tienes cuello. Бедняжка, у тебя совсем нет шеи.

Бедняжка, ты старый. Иногда она говорила и это, если, лежа в постели, я засыпал, не досмотрев фильм или программу. Даже если мне очень нравилось, я мог задремать Это случалось исключительно дома, в кровати, и ни разу не произошло в кинотеатре. Читая в постели, я тоже всегда засыпал. Было ли это приметой старости?

Я так и не вернул последний диск, который Аура заказала в Нетфликс. Я нашел обложку, но два диска бесследно исчезли, я не знал, что она с ними сделала и где их искать. Я продолжал платить ежемесячный взнос; возможно, я буду платить его всю жизнь, бессрочный контракт, даже если я больше не закажу там ни одного диска, а скорее всего, так и случится. Аура все еще должна астрономические суммы каждому кинопрокату нашего района и окрестностей Коламбии. Я же вообще перестал смотреть дома видео. Мне не нравилось находиться в комнате наедине с проигрывателем. Его механическое щелканье и жужжание, маленькие, вороватые огоньки, автоматическое бездушное соседство угнетали меня, я чувствовал себя так, будто остался один на всем белом свете.

Как-то холодной зимней ночью я уснул под боком у Ауры, пока она читала в кровати. Примерно через час она разбудила меня.

Что? — вскинулся я.

Она показала на выключатель на стене — им зажигалась лампа, с которой свисал деревянный ангел, — и сказала:

Выключи свет, mi amor.

Я широко зевнул.

Страшно довольная собой, она расхохоталась.

Я выбрался из постели и выключил свет.

Спасибо, mi amor.

…

Холодрыга! Мне не хотелось вылезать из-под одеяла.

То, как она произносила «Фрэнк», когда мы были вдвоем, заставляло мое сердце учащенно биться. Я слышал и чувствовал это слово внутри себя, мягкое рычание, бархатные губы, подхваченный дыханием густой гласный, проплывая мимо «н», едва дотрагивается до «к». Но в своих заметках и письмах она всегда называла меня Пако.

Время от времени Аура говорила: ну почему ты не на десять лет моложе? Тогда все было бы просто идеально!

Вне всяких сомнений, мой возраст был изъяном. Конечно, я выглядел моложе и был менее зрелым, чем полагалось. Но разве это делало нас более совместимыми? Да, возможно, в чем-то, но Ауру это беспокоило. Как я умудрился дожить до такого возраста и не скопить побольше денег, или не спланировать получше свое будущее? Она не считала меня неудачником, но я боялся, что рано или поздно сочтет, причем совершенно обоснованно. Меня пугало, что она бросит меня скорее из-за этого, — и я упорно вкалывал, чтобы заработать больше денег — чем из-за разницы в возрасте. Вероятно, мы бредили, но оба были глубоко убеждены что я унаследовал выносливость своего отца и даже в девяносто буду вести активную жизнь, превращусь в широкогрудого, осанистого, раздражительного и сексуально озабоченного старикана вроде Пикассо или Мейлера, пусть и преданного одной-единственной женщине. В прошлом, когда я был моложе и встречался с женщинами даже несколько старше Ауры, меня иногда спрашивали, не отец ли я им, и унизить пожилого любовника сильнее было трудно. Но такого ни разу не случилось, пока мы были с Аурой. Почему? Думаю, что, когда нас видели вместе, наше поведение не оставляло сомнений в том, что мы не отец и дочь.

Однажды я рассказал ей, что отец поедал целые луковицы, словно это были яблоки. Это показалось мне ярким свидетельством его здорового аппетита и привычек русского крестьянина. Тот, кто способен так есть лук, не может быть слабым. Несколько дней спустя я поддался порыву и, будучи один на кухне, откусил от красной луковицы, просто чтобы почувствовать, каково это. Аура услышала хруст из спальни в противоположном конце квартиры и закричала: ты только что откусил луковицу? Даже не пытайся поцеловать меня после этого!

Как она догадалась, что это было не яблоко?

В универмагах она приставала ко мне с разговорами о мужской косметике, антивозрастных кремах для лица и подобной ерунде — даже о ботоксе. Прошу тебя, mi amor, ты же хочешь выглядеть молодым рядом со своей молодой женой? Интересно, насколько всерьез она это говорила; если бы в один прекрасный день я притащился домой с лицом, натянутым как барабан от инъекций ботокса, неужели она не пришла бы в ужас? Она постоянно присылала мне письма со ссылками на кремы от морщин с телячьими гормонами и чем-то там еще и магазины, где их можно заказать. Она знала, что пользоваться ими я никогда не буду. Только представьте: крем, который нужно размазать по всему лицу перед сном, а потом еще раз с утра. Но в том, что касалось кремов, Аура была фанатиком. В нашу последнюю поездку в Париж, продлившуюся всего два дня, поскольку мне лишь нужно было представить публике книгу, я четыре часа проходил следом за Аурой по «Сефоре» — гигантскому магазину на Елисейских полях. Аура, ну не можем же мы провести один из двух наших вечеров в Париже в отделе косметики! — жаловался я. Но здесь есть то, чего нет в Нью-Йорке, возражала она. А потом на досмотре в аэропорту Шарль-де-Голль у нее конфисковали большую часть сокровищ, поскольку она запаковала все тюбики и пузырьки в ручную кладь.