Тесты для настоящих мужчин - Валентин Черных

— Ты кем работаешь? — спросила я.

— Шофером, как и раньше. А ты?

— Редактором в издательстве.

— Генерал ваш родственник? — осторожно предположил Михаил.

— Я делаю запись его книги.

Больше говорить оказалось не о чем. Я помнила нескольких деревенских парней, которые вместе с Михаилом ходили на танцы. Они повторили судьбы своих родителей.

Сидит в тюрьме.

Уехал в Сибирь.

Работает на маслозаводе.

Вкалывает на кирпичном заводе.

Заводами их числили по прежним понятиям, хотя на кирпичном заводе работало всего тридцать человек.

Пирату, по его просьбе, постелили на сеновале. Он отказался от простыней и завернулся в старый овчинный тулуп.

— В последний раз сплю на сеновале, — сказал он.

— Почему в последний? — спросила я. — Я вам устрою такую же ночевку, когда приедем забирать мать.

Я не сомневалась, что снова приеду сюда с Пиратом.

Утром мы выехали в Москву.

— Поведешь ты, — сказал Пират.

Я хотела выехать из деревни сама, но, боясь отказа, не решилась попросить об этом Пирата, он догадался сам. Пират почти всегда чувствовал, что я хочу. Тогда я подумала, что, наверное, всю оставшуюся жизнь буду сравнивать всех мужчин с Пиратом. У нас в издательстве работала редакторша, вдова маршала, одного из десяти самых известных по последней большой войне. Маршал бросил свою еще довоенную жену и в середине шестидесятых женился на ней, двадцатилетней. Они прожили всего три года, но после маршала она так и не смогла выйти замуж снова. Неженатые капитаны не рисковали жениться на вдове маршала, это было бы нарушением субординации, полковники мечтали о генеральских погонах, но развод мог повлиять на их карьеру, и они предпочитали не рисковать. Маршалу было терять нечего. Он оставался маршалом навсегда.

Я села в машину и тронулась, осторожно выехала на главную улицу, естественно названную именем Ленина и единственную покрытую асфальтом. Все смотрели на «вольво», на генерала, сидящего рядом со мной, и, наверное, на меня, особенно маленькие девочки. Может быть, когда-нибудь одна из них выйдет замуж за генерала, во всяком случае теперь у них будет если не цель, то мечта.

На московской трассе я увеличила скорость, вначале до восьмидесяти, потом, видя, что Пират дремлет, до ста двадцати километров в час, ожидая, что Пират откроет глаза, посмотрит на спидометр и скажет, чтобы я сбросила скорость. Пират через некоторое время посмотрел на спидометр, но ничего мне не сказал и снова закрыл глаза. И я тут же сбросила скорость до восьмидесяти, понимая, что без его подсказок я вряд ли приму единственно верное решение, потому что, как я поняла еще во время учебы на автокурсах, при вождении единственное решение может быть правильным, потому что на дороге невозможно повернуть даже на несколько метров назад и повторить маневр.

После возвращения в Москву Пират подписал доверенность на право вождения мною «вольво». Теперь после работы над рукописью мы выезжали на мое совершенствование в вождении. Машину вела я, Пират сидел рядом и подсказывал, если я делала грубые ошибки. Особенно меня пугали узкие улицы, на которых машины могли столкнуться при каждом неточном движении одного из водителей. На московских проспектах, когда машины неслись буквально в метре одна от другой и невозможно было расслабиться хотя бы на несколько секунд, я, как при прыжках с парашютом, после каждой поездки теряла в весе. Через неделю Пират, вероятно посчитав, что я готова к обучению профессионалом более высокого класса, нанял водителя из кремлевского Девятого управления, который сопровождал правительственные машины. Через месяц я чувствовала себя уверенно и в ночных поездках, и в дождь. Пират считал, что я талантливый водитель, — мой талант был заложен на занятиях баскетболом, езде на велосипеде, я хорошо чувствовала свое тело; несмотря на некую громоздкость, я хорошо и легко танцевала.

Я даже обнаглела немного и начала ездить в крайнем левом ряду и уже сигналила фарами менее расторопным водителям.

Мы продолжали работать над рукописью, Пират был предельно точным, и даже опубликованные цифры он проверял по разным источникам. Он впервые рассказал о гибели первой советской атомной подводной лодки, о том, что сбитых в Африке советских летчиков не искали, чтобы не выдать секрет пребывания наших военных в той или иной стране. Особенно меня поразила история нашего крупнейшего геолога, которого выкрали в Афганистане и предложили обменять на десять пленных моджахедов. Командир части мог произвести обмен в течение двух часов, но армейское советское командование на это не решилось и запросило Москву, откуда ответили, что нельзя создавать прецедент: обменяем один раз, будут похищать постоянно.

Геолог был известным в Афганистане специалистом еще до переворота и войны, он открыл большие запасы нефти, и моджахеды разрешили ему написать письмо Брежневу. Ответа не получили, и его голову с отрезанными ушами передали в расположение советских войск. После этого многие специалисты под разными предлогами стали покидать Афганистан, теперь уже зная, что, если с ними произойдет подобное, к ним на помощь не придут.

— Но почему так поступали? — спросила я.

— Старая русская, а потом и советская традиция — не беречь людей. Нас много. На место павшего встанут тысячи новых борцов.

— Может быть, поэтому и не встали, и советская власть, как только представилась такая возможность, рухнула почти в три дня.

— Конечно, и поэтому тоже, — подтвердил Пират.

— В зарубежных источниках приводится много фактов жестокости нашей разведки. Убивали диссидентов, которые оставались за рубежом, убивали своих работников, которые переходили на сторону противника из политических убеждений.

— Работник разведки принимает присягу, а это все равно что подписать контракт, а контракт надо выполнять. Изменение политических убеждений — это невыполнение контракта, за это наказывают во всем мире, у нас наказывают смертью.

— А ты убивал тех, кто нарушал контракт?

— Я не убивал, убивать не генеральское дело, это делали работники с более низким званием.

— Но ты отдавал такие приказы?

— Да, отдавал.

— А если бы тебе приказали, ты убил бы?

— Конечно, это входит в условие моего контракта.

— Но ведь те, которые остались за рубежом, оказались более правыми: система, на которую они работали, лопнула. Они оказались дальновиднее, чем вы.

— Условия контракта предусматривают выход из системы. Уйди и выступай против.

— Но выход из системы означал смерть.

— Ничего подобного. Могли быть лишения, нищета. Кстати, мы очень уважали академика Сахарова. Убеждений не разделяли, но уважали.

— Сослали, насильно кормили, когда он объявлял голодовки.

— В системе были издержки, но насильное кормление, психушки — это ведь не мы, это врачи, которые могли и отказаться, но не отказались.