Дафна - Жюстин Пикарди

Предполагаю, что, возможно, во всем этом прослеживается некая связь между сексом и смертью. Майкл утонул не один: он пошел ко дну, держа в объятиях своего друга и сокурсника; Джеффри и Дафна гуляли рука об руку у моря, прячась от ее ревнивого отца, и позже в нескольких самых драматических эпизодах книг Дафны ее героинь поглощают волны — Ребекку, убитую мужем за супружеские измены, дочь в «Джулиусе», которую топит собственный отец, питающий к ней столь сильное кровосмесительное желание, что для него лучше убить ее, чем позволить переспать с другим мужчиной.

И тогда я внезапно вспомнила девушку из рассказа Дафны «На грани», по крайней мере мне казалось, что я помню эту историю, но все же пришлось искать книгу, что заняло около десяти минут лихорадочных поисков, крайне возбудивших меня. Наконец я нашла ее, переизданную не в первый раз, без суперобложки, завалившейся за письменный стол, но все было так, как я запомнила: девушка вскоре после смерти отца едет в Ирландию, а потом вступает в любовную связь с мужчиной, оказавшимся ее подлинным отцом, бывшим британским офицером, живущим на острове и тайно сотрудничающим с ИРА. «Не уходи, не покидай меня!» — кричит она отцу после близости между ними, эхом повторяя слова Дафны в ее автобиографии, описывающей панику, охватившую ее в детстве, когда Джеральд объявил ей, что ему нужно подняться на крышу Кэннон-Холла во время воздушного налета: «Я протянула к нему руки и закричала: „Не уходи, не уходи… Никогда не покидай меня!“»

Проблема в том, что пришедшая мне в голову идея не слишком помогла мне продвинуться в работе над диссертацией, посвященной Дафне и семье Бронте. Да и к моему собственному браку эта теория вряд ли подходит, то есть я хочу сказать, что в книгах Дафны гораздо больше секса, чем в моей нынешней жизни. Это вовсе не значит, что меня привлекает секс с оттенком кровосмешения, таящийся между строк ее сочинений, пусть даже Пол по возрасту годится мне в отцы. Надо признать, что у меня недостаточно опыта, чтобы судить о подобных вещах, но, думаю, такая жизнь ненормальна. Прошлую ночь Пол провел в другой спальне. Он говорит, что это временная мера: я сплю слишком беспокойно и бужу его, из-за чего на следующий день он чувствует себя уставшим и не может работать в полную силу. Вот поэтому мы и спим отдельно друг от друга: я в комнате, которую он делил с Рейчел, он — через стенку, в узкой кровати, на которой спал в детстве.

Днем мы тоже живем каждый сам по себе: у меня складывается впечатление, что Пол стремится создать между нами непроницаемую преграду. Я уже начинаю опасаться, что так он скоро и молоко себе станет наливать из отдельной бутылки: то ли боится от меня заразиться, то ли я вызываю у него отвращение. Он старается не смотреть на меня, но, когда я время от времени ловлю на себе его взгляд, замечаю в его глазах страх, словно перед ним привидение.

Когда же я начинаю думать, что будет, если он скажет мне уходить, что он не хочет больше жить со мной, — это немыслимо, совершенно невозможно: мне некуда идти, негде преклонить голову, — останется только подняться вновь на чердак, а оттуда — на парапет… Нет, я не позволю себе оказаться там еще раз: ничего хорошего из этого не выйдет.

Вот почему я стараюсь не думать о том, что мы спим раздельно, об этой электронной переписке, которую даже нельзя обсудить с Полом: как признаться, что я прочла ее? Это должно остаться в тайне, как и книга Рейчел в ящике моего стола, как загадка отношений Дафны с Джеральдом. Что там писал Пол? Он знает, как истолковать взгляды Рейчел, брошенные украдкой, ее реплики? А что если он ошибается? А может быть, и я неправильно воспринимаю нынешнюю тягу Пола к уединению: возможно, она никак не связана со мной и ему просто нужно немного побыть одному.

Все это означает, что необходимо отвлечься от моих мыслей, сосредоточить внимание на диссертации. Надеюсь, какой-нибудь свет в конце туннеля забрезжит, если я продолжу работать над этим. Правда, я не вполне уверена, что означает «это», но, возможно, когда-нибудь сумею понять. А пока я только что перечла запись в дневнике Эмили Бронте, сделанную в день, когда Брэнуэллу исполнилось двадцать лет. Она заглядывает на четыре года вперед, размышляя, что ждет ее в двадцать два, — именно столько сейчас мне: «Не знаю, где мы будем, и как мы будем жить, и какой будет день, но все же будем надеяться на лучшее».

Менабилли, декабрь 1957

— Леди Дюморье спокойно спит, но постепенно погружается в кому, — сказал доктор Дафне перед тем, как она вошла в спальню матери в Феррисайде.

Его голос звучал приглушенно, но вполне профессионально. Дафна кивнула, чтобы показать: она понимает слова доктора — ее мать скоро умрет, — но, когда она вошла в комнату, у нее было ощущение нереальности происходящего, как будто ее заставляют играть в сцене из написанной не ею книги. Она попыталась сосредоточиться на том, что сказал ей доктор, но его слова, казалось, проплывают мимо нее, мимо тщедушной старой женщины, лежащей на кровати, и тогда Дафна представила себе, как ночная приливная волна там, за окном, поднимается на несколько футов, подхватывает тело матери и несет, так что оно погружается в воду, но не тонет.

Дафна присела на стул у кровати, прижалась лицом к щеке матери, и тогда Мюриел повернулась и поцеловала Дафну своими тонкими и мягкими, как крылья мотылька, губами, очень нежно, не открывая глаз. Потом вздохнула, почти неощутимо, и, казалось, вновь ушла в себя. Дафна подумала, что мать обрела покой, не только потому, что ее страдания близились к концу, но и потому, что после многих лет разделявшей их скрытой враждебности наступило примирение.

Первые шаги в этом направлении были сделаны уже давно, после смерти Джеральда, но Дафне все равно хотелось верить, что этот поцелуй растопил весь лед, еще оставшийся в их сердцах. Ей хотелось коснуться лица матери, чтобы сгладить горечь прошедших лет, но вместо этого она взяла ее руку в свою, тихонько покачивая, ощущая трепетание пульса, и, хотя доктор предупредил ее, что все кончено, Дафну успокоило тепло прикосновения: казалось, оно не исчезнет даже после того, как тело Мюриел закоченеет.

И все же в момент смерти Мюриел они не были вместе: перед этим Дафна ненадолго вышла из дома, и последнее «прощай» матери досталось Анджеле, которую мать всегда любила больше. Дафна пыталась уговорить себя: это вовсе не означает, что мать вновь ее отвергла, но эта мысль становилась неотвязной, и Дафна спрашивала себя, а не скорбит ли она больше по себе, чем по матери, и не этим ли вызвана неожиданная сила ее горя. После унылой церемонии в крематории близ Труро — день выдался сырой и печальный, последний день ноября, — Дафна села в лондонский поезд вместе с Анджелой и Жанной. Урну с прахом матери они захватили с собой, чтобы рассеять его над могилой отца в Хэмпстеде, недалеко от дома, где она родилась. Стоя там, на кладбище, рядом с сестрами среди семейных могил, Дафна поймала себя на мысли, что хорошо бы и ей покоиться здесь, но, думая о мирной кончине, желала в глубине души скорее не забвения, а начала новой главы, другой истории.

Дафна не удивилась бы, увидев отца рядом с сестрами, потому что именно сейчас он был к ним, как никогда, близко.