Среди овец и козлищ - Джоанна Кэннон

– Оставайся здесь, – велит она Лайзе. Выскакивает на крыльцо и захлопывает за собой дверь.

Шейла еще никогда не видела так много людей сразу на своей улице. Толпа напоминает ей футбольных болельщиков. Сплошь простые люди, есть среди них и работяги с фабрики. Мужчины, которые всю неделю роют колодцы или шахты, ворочают груды земли и камней. Они дружно шагают к дому номер одиннадцать, сапоги стучат по асфальту, руки сжаты в кулаки.

Вот первый из них подходит к двери Уолтера Бишопа и барабанит в нее костяшками пальцев.

В доме одиннадцать никакого движения. Тишина и тьма. Впечатление такое, будто Уолтера нет дома, но Шейла знает: он там. Да все знают, что он там. Дверь в дом Уолтера Бишопа остается закрытой, а вот двери всех остальных домов на улице открываются одна за другой. На ступеньках появляются Эрик, и Сильвия, и Дороти Форбс. Даже Мэй Рупер раздвигает шторы в гостиной и выглядывает в окно.

Мужчина стучит снова. Удары кулаком похожи на выстрелы. Он отступает на шаг, поднимает голову и кричит:

– Ты снимал моих ребятишек! Делал фотки! А ну, выходи, сейчас за это ответишь, мать твою!

Шейла оборачивается на свою дверь и прикрывает ее еще плотнее.

Толпа окружает дом Уолтера. Мужчины жаждут отмщения. Женщины ведут себя более сдержанно, но глаза злобно сверкают. Очевидно, детям приказали держаться подальше, и они так и шныряют в задних рядах, выискивая способ подобраться поближе незамеченными. Коротышка оборачивается и смотрит на Шейлу. Похоже, мальчик недавно плакал.

Мужчина бьет в дверь Уолтера ногой. Остальные подбадривают его криками – чтоб стучал еще сильнее и громче. Краешком глаза Шейла видит, как Дороти Форбс выбегает на улицу, на ходу запахивая пальто.

– Пойду к телефону-автомату, позвоню в полицию, – говорит она Шейле.

– Зачем, черт возьми?

– Это же банда, Шейла. Самая настоящая банда. Бог знает что они могут натворить.

– Они охотятся только за Уолтером, – возражает Шейла. – Нам ничего плохого не сделают. Все мы нормальные уважаемые люди.

Но Дороти уже исчезает за углом изгороди, а Шейла снова смотрит на толпу и хмурится.

Прибывает полиция. Дороти стоит рядом с Шейлой на крыльце, нервно крутит в пальцах пояс пальто. То в одну сторону завернет, то в другую, то потуже затянет на талии.

– Да оставь ты эту возню, Дороти.

– Ничего не могу с собой поделать. Это нервное. – Дороти на миг выпускает пояс из рук, затем снова хватается за него.

Полицейские выходят из машины, и почти тотчас же формы тонут в море широких плеч.

– С чего это они так разошлись? – спрашивает Дороти. – Я как раз смотрела «Ферму Эммердейл»[33], бросила на самой середине.

– Он фотографировал. Ребятишек.

Дот громко ахает.

– Я видела, как он делал то же самое и раньше. В парке. Сидел себе на эстраде с этой чертовой камерой на ремне через плечо и щелкал, щелкал.

– Вот как?

– О, да. Но он не только детей снимал, вообще все вокруг, – уточняет Дороти. – Цветы, облака, этих гребаных голубей.

– Что за человек станет фотографировать чужих ребятишек?

– Что за мужчина станет жить с матерью до сорока пяти лет?

– И он никогда не раздвигает шторы в гостиной на первом этаже.

– И подстричься ему тоже не мешало бы.

Обе наваливаются на перила на крыльце, пытаясь прислушаться.

– Почему бы тебе, Дот, не подойти и не посмотреть, что там происходит?

– О, нет уж, – отказывается Дороти. – А то еще нападут, чего доброго. Люди в таком состоянии просто теряют разум, не думают о последствиях.

Они снова прислушиваются.

– Тогда я схожу, – решает Шейла и оборачивается на входную дверь. – А ты присмотри за Лайзой.

Шейла пробирается через толпу. Ныряет под локтями, оглушенная криками, прокладывает путь в первый ряд. И вот наконец видит двух полицейских и Уолтера Бишопа, которого те все же заставили выйти на крыльцо.

– Но это же просто смешно, – говорит Уолтер. – Я ничего плохого не сделал.

Он избегает смотреть им в глаза и опускает голову. Видит лишь клочки мокрого мха у крыльца да дюжину ног.

– У этих джентльменов создалось впечатление, что вы фотографировали их детей. Вы это отрицаете? – спрашивает один из полицейских.

Бишоп не отвечает. Шевелятся губы, видны пожелтевшие зубы, но ни единого звука он не издает. Шейла оглядывается. Коротышка нашел в толпе своего отца. Стоит, прижавшись к нему. Он еще слишком мал, чтобы слушать такого рода разговоры.

– Мистер Бишоп?.. – настаивает второй полицейский.

– Да, я люблю фотографировать. Мне нравится делать снимки.

– Детей?

Снова топот сапог, толпа придвигается ближе. Шейла не смотрит на лица мужчин. И без того ясно, что на них написано.

– Среди всего прочего. – Уолтер снимает очки, достает из кармана носовой платок. – Это всего лишь хобби, сержант. У меня даже комната для проявки есть.

– А сейчас фотографировали?

Носовой платок весь серый и измятый.

– Мы ведь уже предупреждали вас о детях. Был у нас с вами такой разговор, верно, мистер Бишоп? – Лицо сержанта похоже на маску, он пытается контролировать эмоции, но Шейла видит, как нервно дергается у него уголок рта. – Мы обсуждали ваше поведение несколько недель тому назад, когда исчез грудной ребенок.

Уолтер впервые за все время смотрит в глаза полицейскому.

– Тогда вам прекрасно известно, что то были ложные обвинения. И, насколько мне известно, нет такого закона, который запрещал бы человеку фотографировать других людей. – В глазах Уолтера мелькает искорка надежды. – Особенно если для того есть веские причины.

Полицейский держит руки за спиной, и Шейла видит, как они сжимаются в кулаки.

– Так вы признаете, что фотографировали этих ребятишек без разрешения их родителей?

Уолтер снова надевает очки. Молчит какое-то время, а когда обретает дар речи, голос его слегка дрожит.

– Это улики, сержант. Доказательства их неподобающего поведения.

– Улики?

– О, да. – Голос Уолтера Бишопа окреп, звучит громче и тверже. – Вы понятия не имеете, какие оскорбления мне приходится выносить. Я звонил вам несколько раз по этому поводу, но вы постоянно твердили одно и то же – нет доказательств. Так вот, теперь они есть.

Уолтер заканчивает свою речь и выглядит теперь куда увереннее. Шейле доводилось наблюдать то же самое и у отца Лайзы. Как наглость и самоуверенность в ходе разговора постепенно берут верх над всеми остальными соображениями.