Любовь с последнего взгляда - Ведрана Рудан

Мы живем в демократической стране, и если педики имеют право вступать друг с другом в брак, то они имеют право и судить! Этот высокий крупный судья во время перерыва в заседании, где рассматривалось изнасилование несовершеннолетней, ляпнул, что девочку просто нужно было вылизать! Кто донес?! Проклятые, проклятые журналисты! Я должна быть счастлива. Сижу на тряпичной лошадке, раскорячив ноги, бедра болят, кровь течет, но я весело смотрю по сторонам. Мы переезжаем из этой бетонной дыры, мы больше не будем жить в квартире, которая как две капли воды похожа на любую другую в этом доме и во всех соседних домах. Скажи мне, где ты живешь, и я скажу, кто ты. Когда мы переселимся в собственный дом, мы станем другими людьми. Будем жить так, как этого заслуживаем. Муж будет продвигаться, делать карьеру, областной суд, потом еще выше и дальше, может быть, он станет министром. Во всем виноват этот бетон, две комнаты и гостиная, мышеловка в семьдесят квадратных метров. Именно бетон делает его агрессивным. Он охотник, он любит просторы, леса, луга, свежий воздух, небо, птиц, толстые ветки, кроны деревьев. В новом доме у нас будут три террасы, кот, собака, сад, инжирные деревья, два кедра, каменный мангал, камелия, магнолия, мы будем принимать гостей, устраивать вечеринки, наш дом будут снимать для глянцевых журналов. А теперь, уважаемые хозяева, покажите нам ванную комнату. Сними этот бачок, Патрик, он просто фантастический. Может, в вашем доме есть какая-нибудь улетная лампа, мы бы сняли лампу, достаточно одной ударной детали, и ваш дом в нашем журнале будет выглядеть просто супер! Вот лампа! Супер! Прекрасно! «Тиффани», из Сплита, это мой голос, я комментирую фотографу и журналистке, о какой именно лампе идет речь. Из моей жизни исчезнут ежедневные дефиле мимо шпалеры безработных мужчин у подъезда нашего дома, которые в майках сидят на лавочке и пьют из горлышка пиво, купленное в ларьке по соседству. Я не большинство, я не кто попало, я это я, единственная на свете, единственная во всем космосе, я это я! А*а, поджал хвост! И он понял, что я с сегодняшнего дня я! Он еще не называет меня по имени, он еще говорит мне ты, но скоро и этому конец. И по имени назовет! Я весело сижу на халате-прокладке, только что я выиграла первый бой, впереди война, которую я тоже выиграю! Жизнь — для храбрых! Никогда, никогда, никогда до сих пор мой муж не поджимал хвост во время боевых действий против меня! Сегодня в первый раз! Я научилась. Об этом нужно кричать! Держать окно открытым! Бороться за жизнь не на жизнь, а на смерть! Нужно знать, чего ты хочешь! Быть резкой и решительной с мужем, стариками, редактором, дочерью, женщинами, которые приходят гладить, рабочими, которые строят дом! Резко, решительно! Люди — такие же животные, как и все остальные животные! Им нужен удар кулаком под ребра, коленом по яйцам, кнутом по спине! Yes, yes и еще раз yes! Я чувствую голод, ноги болят, я сжимаю их, ставлю ступни на белую голову тряпочного коня, вжик, вжик, какое же у меня прекрасное настроение! Интересно, чем он занимается в ванной? Если мне не придется делать ему отсос, сегодняшний день будет просто великолепным, синее небо без единого облачка. Так называется одна книга. Надеюсь, рабочие сейчас на стройплощадке? Должны бы быть там. Нужно использовать каждый солнечный час, вонючие бездельники!

Нелегко это, раз в неделю бывать на стройке собственного дома. Он туда не ходил, покупка дома была моей идеей. У нас есть и прораб, которому мы платим за то, чтобы он контролировал, как эти гады строят. Я им недовольна, наверняка начальник тех, кто строит, заплатил ему, чтобы он не особо контролировал, когда контролирует. Кто кому может верить сегодня в Хорватии? Вор на воре! Этот тип всегда исключительно вежлив. Добрый день, рад опять вас видеть. Как будто он не ожидал этой встречи, как будто сегодня не вторник, день, когда я обычно здесь бываю. Он подобострастно приветствует, протягивает руку: осторожно, смотрите под ноги, в этих досках полно гвоздей. Ведет себя так, как будто это он боится меня, а не я его. Да, я боюсь рабочих, и в строительстве совершенно не разбираюсь. Кто-то сказал мне: смотри внимательно, терраса должна иметь уклон! Если они не сделают уклон так, как нужно, во время дождя на террасе будет лужами стоять вода. Перед дверью в гостиную у тебя будет настоящее озеро. Проверить нетрудно, когда они положат плитку, полей пол водой, если вода не стечет, напомни им про их мать, боснийскую, или албанскую, или еще какую-нибудь третью. Я налила на пол воду. Образовалась большая мелкая лужа. Под ногами влажно блестели сорок квадратных метров, покрытых итальянской керамической плиткой бежевого цвета. А как прораб его нахваливал. Поверьте мне, этот Милорад настоящий ас, он двадцать лет клал плитку в Германии. Перед лужей я стояла в какой-то праздник, то ли День освобождения, то ли день основания чего-то. Опыт я умышленно поставила тогда, когда на стройке никого не было. Я боялась нанести оскорбление этим рабам. Когда я увидела воду, которая спокойно поблескивает на солнце, меня охватило бешенство. Я позвонила прорабу. У него был выключен мобильник, он праздновал что-то наше великое, то ли поражение, то ли победу. Милорад, который раньше, десять лет назад, преподавал физику, он сам мне об этом говорил… Стоп! Как он мог преподавать физику и быть уволенным десять лет назад, а потом еще двадцать лет класть плитку в Германии?! Свиньи! Обманщики! Что теперь делать? Поговорить с прорабом, прораб поговорит с хозяином фирмы, которая строит весь объект, хозяин фирмы, которая строит весь объект, с каждым хозяином фирм-субподрядчиков, занимающихся отдельными работами. Сократим этот печальный рассказ. Только хозяин фирмы-субподрядчика, отвечавшей за плиточные работы, мог напомнить про их мать незарегистрированным сербам, албанцам, боснийцам и Милораду, гребаному преподавателю физики, который вовсе не двадцать лет клал плитку в Германии. Бывшие преподаватели, бывшие инженеры-судостроители, бывшие судьи, адвокаты и начальники отделений полиции, сербы, бывшие руководители отделов инвестиций и будущие врачи, стоматологи, археологи, экономисты, все эти бывшие и будущие таскаются по хорватским стройкам и изображают из себя профессионалов. День, когда мы десять лет назад что-то основали, или кого-то победили, или что-то проиграли, или получили от Папы Шестое послание, мы же католическая страна, Папа наш Бог, наконец закончился. На стройплощадке я появилась на следующее утро, без предупреждения, это был не вторник. Предварительно я выпила два хелекса по ноль двадцать пять. Этот высокий тощий мерзавец Милорад дерзко смотрел, как я подхожу к нему с ведром воды. Я вылила воду на пол террасы, замочив его ноги. Видите, сказала я. Вижу, сказал он, но я положил плитку не окончательно, я могу ее снять, я это исправлю. Послушайте, сказала я, я плачу вам деньги не за то, чтобы вы снимали плитку. Остальные смотрели на нас, стояли вокруг, вместо того чтобы ставить внутренние стены, класть крышу или делать что-то еще. В воздухе чувствовалось приближение дождя. Я вам плачу за то, чтобы вы клали плитку, сказала я. Мой голос не дрожал, он не был ни слишком высоким, ни слишком низким, я старалась производить впечатление цивилизованного, умеющего владеть собой человека, который просто вышел из себя. Поэтому вы держитесь с такой важностью, сказала я, как будто вы министр. Если бы я был министром, то сам жил бы в таком доме и не ползал бы на коленях по чужим террасам. Ого, какое сочетание у этого говнюка — язык политика и наглость плиточника. Что это значит, сам жил бы в таком доме, это вполне скромный дом, сказала я. С чего этот сукин сын взял, что наш дом похож на дворец? Между прочим, я из семьи рабочего! Мой отец был рыбаком, последний человек на самой низкой ступени общественной лестницы. Он целыми днями работал, работал. У него наверняка трудовой стаж лет пятьдесят. Он копал, окапывал, тянул тяжелые сети! Раб! Зарабатывал столько же, сколько и любой раб, достаточно, чтобы не протянуть ноги, и недостаточно для приличной жизни. Я много лет видела перед собой рабочего. Рабочих я презираю до глубины души, презираю их молчание, их примиренность с судьбой, их слабость, когда им нужно что-нибудь изменить в собственной жизни, и огромную силу, когда они бьют по голове свою жену или дочь. Рабочие мне отвратительны, отвратительны и отвратительны, и мне их нисколько не жалко! На начальство смотрят исподлобья, живут, как скотина, не задумываясь о завтрашнем дне, и считают, что по-другому не бывает. Я не могу допустить, чтобы такое существо неправильно клало плитку, за которую я заплатила! И он еще будет говорить мне, что в любой момент может все снять?! И у него еще хватает наглости смотреть мне в глаза?! Да что это такое, какого хрена?! Я была зла. Мой отец позволял себе смотреть прямо в глаза только моей старухе и мне! Перед другими глазами он прятал свои, далеко, глубоко, в мышиную норку, и там, в темноте, они моргали, одни-одинешеньки. Этот Милорад смотрел на меня так, словно я его жена! Мой отец слушал своего начальника. Вообще-то он был садовником, он не был профессиональным рыбаком, рыбу ловил в свободное время, чтобы мы все не подохли с голоду. Если было нужно, а такое нередко бывало нужно, он по десять раз в день сажал и вытаскивал из земли, и снова сажал и вытаскивал из земли один кипарис! Для одного кипариса выкапывал тридцать ям и молчал! И ни разу не посмотрел своему начальнику в глаза и не спросил, зачем столько ям для одного кипариса. Что же это такое? Слушайте, сказала я ему, я вам плачу, уверенная, судя по всему безосновательно, что вы выполняете вашу работу так, как положено. Вы сможете снять сорок квадратных метров плитки и при этом ни одной не сломать?! Кто мне оплатит дорогу до Триеста, кто оплатит мне потраченное время, кто оплатит мне плитку, за которую я заплатила по сто пятьдесят евро за квадратный метр?! Тут я соврала, на самом деле я заплатила за нее двадцать пять евро за метр, но в данном случае это не важно. С высоты на меня смотрела грустная Лошадиная Голова. Шесть албанцев, которым платили за кровельные работы, занимались не крышей, они сидели на ней и смотрели на нас. Босниец, которому платили за то, чтобы он сделал канализацию в доме и соединил ее с канализационными трубами во дворе, стоял рядом и пялился на нас, его руки висели вдоль тощего тела, он был босой. Пятнадцатилетний сопляк, рыжеволосый оболтус, которому платили за то, чтобы он штробил в стенах каналы для проводки, не штробил, а смотрел на нас разинув рот. Боснийцы, голые по пояс и мокрые, в воздухе была ужасная влажность, и не думали долбить камень будущего пола гостиной. Гостиную нужно было немного опустить, потому что потолки в старом доме, который мы купили и теперь перестраивали и ремонтировали, были слишком низкими. Но они не работали, они отдыхали. Стояли, уставившись на меня злыми глазами, с голыми телами, в руках лопаты и ломы. О! Я вдруг сообразила, в чем проблема современного мира. На одной стороне я, дама, которая купила старый дом в самом дорогом районе города, дама, муж которой в недалеком будущем станет министром юстиции. На другой стороне объединенные албанцы, боснийцы, интеллигенты без будущего и малолетние, судьбе которых не позавидуешь. О! У кого-то в руках кайло, у других только голые руки, которыми они легко могли бы меня придушить, но не сделают этого, у третьих только взгляд, которым они могут меня убить, но тоже не сделают этого. И я передумала. Я победитель, победители должны быть великодушными. Я его не выгоню. Я почувствовала себя прекрасно. Я — Сила, я наверху, они внизу. Я в ближайшем будущем на самом верху, они навсегда на дне. Копают, копают, копают, всю жизнь они будут копать, и никогда себя самих не выкопают. И мой отец себя не выкопал, если бы не итальянская пенсия, сдох бы, как собака на обочине, под кипарисом, который сам же и посадил в сорок пятую яму. Он три дня прослужил в итальянской армии, а толку от этого было больше, чем от всех пятидесяти лет, когда он копал землю и вытягивал сеть. А меня спас мой муж. Кто знает, что бы со мной было, если бы у меня не было такого мужа. Если бы у меня не было мужа, у меня не было бы и такого дома, моя зарплата маленькая, а он получает много, когда станет министром, его зарплата будет огромной, в этой части города нет ни наркоманов, ни бродяг. Хорошо, сказала я Лошадиной Голове, я поговорю с прорабом. И пошла в сад. Мне хотелось выпустить пар подальше от этой оцепеневшей вонючей толпы. Было ужасно жарко, давно уже парило. Я чувствовала спиной их колючие взгляды, они не сдвинулись с места, смотрели и чего-то ждали. Чего? Тут я почувствовала страшную вонь. Я шла по будущему саду, который временно был превращен в место хранения стройматериалов. Так я думала, пока до меня не дошло, что я ступаю по ковру, вытканному их говном. Я оказалась по щиколотку в говне. Это произошло со мной из-за того, что я упустила из вида то обстоятельство, что рабы должны где-то срать. С засранными ногами я вернулась на террасу, которая, к счастью, была теперь огромной глубокой лужей, и вышла через будущие ворота нашего участка.