Время для Звезд - Роберт Хайнлайн

Моя очередь подошла только в четвертый выход, когда все страхи уже окончились, и начали выпускать даже женщин.

Удивительнее всего было давно забытое ощущение погоды. За два года в помещении с кондиционированным воздухом я совсем забыл, что это такое – ощущать на лице дождь, ветер и солнце. На борту «Л.К.» вахтенный техник менял по случайной программе температуру, влажность и содержание озона в воздухе; считалось, что это полезно для нашего обмена веществ. Только это было не погодой, а вроде того, когда целуешься с сестрой.

Первая капля дождя поразила меня. Я не понял, что это такое. А затем носился, как оглашенный, плясал под дождем, как ребенок, и ловил капли ртом. Это же дождь, настоящий дождь, это прекрасно.

Ночью я не спал. Мне не давали уснуть легкий ветер на лице, звуки, издаваемые во сне другими членами нашей команды, лежавшими неподалеку, отдаленные звуки жизни, доносившиеся из-за забора, окружавшего лагерь, неполная темнота. Корабль тоже живет, у него есть свои звуки, но они совсем не такие, как в природе; планета живет совсем по-другому.

Я тихо встал и на цыпочках вышел. Футах в пятидесяти от себя я увидел вахтенного охранника. Голова его склонилась над приборами и дисплеями, регистрировавшими состояние внутренней и внешней оград, а также экрана, прикрывавшего нас сверху; он меня не заметил. Говорить мне не хотелось, так что я зашел за дом, туда, откуда не было видно ни его, ни даже тусклого свечения приборов. Там я остановился и посмотрел вверх.

Впервые со времени старта я мог хорошенько рассмотреть небо; ночь была ясная. Я стоял, потрясенный, даже вроде чуть опьяневший от зрелища. Потом я начал выискивать знакомые созвездия. Это было довольно легко; по сравнению с расстоянием до большинства звезд одиннадцать световых лет – небольшая прогулка. Ковш Большой Медведицы был над головой. Хоть и несколько более разбитый, чем если смотреть с Земли, он легко узнавался. Орион сверкал передо мной над самым горизонтом, однако Процион сильно сместился, а Сириуса и совсем не было видно – он, наверное, ушел за горизонт, Сириус даже ближе к Земле, чем Тау Кита, и наш перелет сместил его на другой край небосвода. Я попытался разобраться в уме со сферической тригонометрией, чтобы вычислить, где надо искать Сириус, но голова у меня пошла кругом, и я бросил это занятие.

Потом я попробовал найти Солнце. Я знал, где оно должно быть, в Волопасе, между Арктуром и Девой, но сначала надо было найти Волопаса. Волопас был у меня за спиной, столь же близко к горизонту, как и Орион, но в противоположной стороне. Арктур малость сдвинулся и попортил форму Волопаса, однако сомнений не было.

Вот оно! Желтоватая звезда, цветом, как Капелла, но потускнее, примерно второй звездной величины. Все было как надо, и положение, и яркость; да и вообще это должно было быть Солнце; когда мы с Пэтом в школе зарабатывали свои почетные нашивки астронавигаторов, в этом месте не было такой яркой звезды.

Я смотрел на него в задумчивой меланхолии, скорее теплой, чем печальной. Что сейчас делает Пэт? Может, прогуливает ребенка. А может нет, я не мог вспомнить, какое сейчас время по Гринвичу. Вот он, тридцать, и двое детей, лучшая часть жизни уже позади. И вот я, по возрасту – едва кончал бы второй курс колледжа, если бы был сейчас на Земле.

Нет, совсем не так, мне было бы столько же, сколько и Пэту. Но мне же не тридцать.

Я чуть-чуть приободрился и решил, что, если разобраться, мой вариант все-таки оказался лучше, хотя поначалу так и не казалось. Я вздохнул и пошел немного погулять, не опасаясь ничего, ведь ни одна их этих жутких тварей не может и близко подобраться к лагерю без того, чтобы на ее уши и глаза не обрушились грохот и вспышки. Если только у нее есть эти самые уши. Загородка, в которой пасся Перси, была здесь же, за ломом, совсем неподалеку; он услыхал меня и подошел к забору, я тоже подошел поближе и почесал ему пятачок.

– Неплохое место, правда? – Я думал о том, что когда «Л.К.» вернется домой – а я больше не верил мрачным предсказаниям дяди Стива – когда я вернусь домой, мне будет еще двадцать с небольшим, самый подходящий возраст, чтобы эмигрировать. А Конни казалась таким местом, куда захочется вернуться. Перси ответил мне хрюканьем, которое я перевел следующим образом: «Ты что, не принес мне поесть? Ничего себе, обращение с другом». Мы с Перси были друзьями; на корабле я его кормил, заодно с его братьями, а также хомяками и крысами.

– Перси, ты свинья.

Он не стал с этим спорить, его сопящий нос обнюхивал мою пустую ладонь. Я думал о том, что одиннадцать световых лет – не слишком далеко; как раз подходящее расстояние. Звезды оставались теми же знакомыми.

В конце концов Перси все это надоело, мне тоже; я вытер ладонь о штаны и пошел спать.

После Беты Гидры: одно из двух – или мне довести эти записи до конца, или совсем их выкинуть. Теперь у меня почти нет времени писать, так много у нас работы и так мало людей. Эта штука, которую мы подцепили на Констанс – а может, просто наши припасы были плохо продезинфецированы – поставила нас в такое положение, когда с работой справиться трудно, особенно для группы телепатов. Все переговоры ведутся теперь через шестерки: Дядю, меня, Мей-Лин, Анну, Глорию и Сэма. Дасти остался в живых, но утратил контакт, видимо – навсегда. У его брата не было детей для создания вторичной пары, и они просто не сумели возобновить связь после очередного пика. Я связываюсь со своей внучатой племянницей Кэтлин и с Молли, ее матерью. Пэт и я все еще можем переговариваться, но только с их помощью; когда мы пробуем связаться без них, это похоже на разговор в металлообрабатывающем цехе. Понимаешь, что тебе что-то говорят, но чем больше напрягаешь уши, тем меньше слышишь. Сейчас, после очередного нашего перелета, Пэту уже пятьдесят четыре; общего у нас с ним почти ничего. С того времени, как умерла Моди, его вообще ничего не интересует, кроме бизнеса, а меня это как-то вовсе не волнует.

Один только Дядя не столкнулся с тем, что телепартнер становится чужим человеком. Селестине сейчас сорок два, они скорее сближаются, чем отдаляются. Я продолжаю называть ее «Лапочка», просто, чтобы послушать ее хмыканье. Трудно себе представить, что она вдвое старше меня, у нее должны быть завитушки и дырка между передних зубов. В общем и целом Чума стоила нам тридцати двух человек. Я выздоровел. Доктор Деверо не смог, также как Пруденс и Руп. Нам пришлось сомкнуть ряды и вести себя так, словно их с нами никогда и не было. У Мей-Лин умер ребенок, и какое-то время мы думали, что лишимся и ее самой, однако теперь она снова стоит вахты, делает все, что надо, и даже иногда смеется. Думаю, больше всего нам не хватает мамочки О'Тул.

Что еще произошло существенного? А что вообще может произойти на корабле? Ничего. Бета Гидра оказалась чистой неудачей. Не только ничего и отдаленно напоминающего планету земного типа; во всей системе не оказалось ни одного океана, я имею в виду океаны, состоящие из воды. Пришлось выбирать, что взять в качестве топлива, аммиак или метан. Главный механик долго и озабоченно обсуждал этот вопрос с Капитаном; выбор остановился на аммиаке. Вообще-то, теоретически, «Л.К.» может жечь все, что угодно; только дай его масс-конвертеру что-нибудь пожевать, и тут же начинает работать старый закон «Е равно эм це квадрат», из факела летит радиация со скоростью света, и нейтроны почти со скоростью света. Только вот если конвертеру было все равно, что перемалывать, вспомогательному оборудованию не все равно, оно рассчитано на жидкость, предпочтительно воду. У нас был выбор между тем, садиться ли в аммиак, уже жидкий от холода, или на дальнюю планету, покрытую по большей части льдом, но льдом с температурой, почти равной абсолютному нулю. Ну и инженеры, перекрестясь, посадили корабль в аммиачный океан и наполнили его топливные баки. Поначалу мы назвали планету Ад, а потом напридумывали ей имен и похлеще. Мы просидели там четыре дня при двойном земном тяготении. Было холодно, очень холодно, хотя отопительная система работала на полную мощность.