Княгиня - Петер Пранге

Кларисса присмотрелась к нему: статный, преуспевающий, уверенный в себе мужчина. Минувшие годы, казалось, не оставили отметин на его внешности. Ни проблеска седины в черных как смоль густых кудрях, ни морщинки на лице, разве что у самых глаз, да и те наверняка оттого, что много смеется. Может, она и вправду ошиблась в нем? Может, ужасная история, которую ей поведала донна Олимпия, — лишь досужий вымысел?

— Ваш супружеский союз, синьор Бернини, — благословение Божье.

— А разве я не говорю, что Катерина — сущий дар небесный? И хотя она все время пытается сделать меня лучше, чем я есть, к счастью, прощает мне маленькие грешки, которые у меня еще остаются.

— Да не слушайте вы его! — запротестовала Катерина. — Последнее увлечение кавальере — сочинение комедий для театра, вот поэтому он, наверное, думает, что всегда должен вещать, будто комедиант со сцены.

— Может, не станешь выдавать моих секретов? Ну, Господи, как я могу сердиться на нее, княгиня? Она ведь мать моих детей, а они для меня дороже самой жизни. Вот этой, — с этими словами Бернини взял у Катерины младенца, — уже три месяца. Девочка. Ее мы назвали Кьярой. Взгляните только — вылитая мать!

— Ее зовут Карла, синьор, — ласково поправила мужа Катерина. — Ну сколько раз вам нужно повторять?

— Да, старею, ничего не поделаешь, — с улыбкой оправдывался Бернини, отдавая жене девочку. — Княгиня, мне кажется, нам лучше пройти в мой кабинет. Там мы можем поговорить без помех. Мне не терпится узнать о вашей жизни у себя на родине, in good old England,[6]— с жутким прононсом добавил он по-английски и тут же захлопал в ладоши. — Avanti, avanti, bambini! Спать, спать, спать!

Дети гурьбой, как цыплята к наседке, ринулись к матери, Кларисса простилась с женой Бернини и последовала за архитектором в соседнюю комнату. Слава Богу, они в этом доме не одни! У Клариссы было ощущение, что ее поместили в шкатулку для хранения драгоценностей: обитые бархатом и парчой стены, повсюду сверкание золота и хрусталя, ворсистый персидский ковер на полу, в котором утопали ноги. Какая вызывающая роскошь! Но Кларисса пришла сюда не затем, чтобы дивиться этому дворцу, в сравнении с которым палаццо Памфили мог показаться едва ли не бедняцкой хижиной. Не утруждая себя вступлениями, Кларисса, едва хозяин дома притворил дверь, напрямик спросила:

— Где синьор Кастелли?

— Кастелли? — удивленно переспросил Бернини, жестом указав ей на золоченое кресло. — Так вам понадобился этот каменотес?

Кларисса продолжала стоять.

— Я видела колокольни, — стараясь сохранять хладнокровие, сообщила она. — Проект принадлежит Франческо Кастелли, он мне показывал его. Вы похитили у него его идею. Башни — его.

Бернини едва заметно моргнул, и жизнерадостная улыбка вмиг исчезла с лица.

— Возможно, — ледяным тоном осведомился он, — вы незаметно для себя перешли на английский? Потому что я, боюсь, не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

Взяв из искусно выложенных на столе пирамидой фруктов румяное яблоко, Бернини с преувеличенным вниманием стал разглядывать его.

— Что же касается моего бывшего ассистента, тут я могу вам кое-что сообщить…

Повернувшись к Клариссе, Бернини посмотрел ей прямо в глаза.

— В Риме больше не существует Франческо Кастелли.

Видя, что Бернини вгрызается в сочное яблоко, Кларисса почувствовала, как кровь отхлынула у нее от лица.

— Что это значит? Он уехал из Рима?

— Кто знает…

— Или, — Кларисса сделала паузу, — с ним что-нибудь произошло? Несчастье?

— Несчастье? — Бернини пожал плечами. — Он сам этого хотел, иначе все было бы совсем по-другому. Он по своей воле пошел на это.

— Чего хотел? Боже мой, да скажите вы мне, что с ним!

— Я что, сторож ему? — парировал Бернини и снова занялся яблоком. — Бог свидетель, у меня и без него масса забот.

Кларисса ощутила смутный страх, тот же страх, который она испытала еще ребенком, заблудившись однажды в тумане в парке их имения. Что он хочет сказать этими намеками? Что Кастелли оставил архитектуру? Что перебрался в другой город? Или — она даже запретила себе и подумать о подобном — он что-то над собою сделал и теперь мертв?

— Если я его здесь не найду, — прошептала княгиня, — тогда уже ничем не поправить беды.

Положив на стол яблоко, Бернини посмотрел на Клариссу. Глаза кавальере, еще секунду назад холодные как лед, теплели, добрели. И Кларисса начинала чувствовать предательскую мягкость в коленях, совладать с которой была не в силах.

— Отчего ты меня тогда покинула? — приблизившись к ней, негромко спросил он. — Не попрощавшись, ни слова мне не сказав. Я так тебя любил.

Проглотив комок в горле, она ответила:

— Ты ведь знал, что мне предстояло замужество. — Кларисса изо всех сил старалась держать себя в руках, но помимо воли назвала Лоренцо на ты. — И я должна была возвратиться в Англию.

— Что тебе в таком случае понадобилось сейчас здесь? — спросил Бернини. — Почему ты не в Англии, с мужем?

— К тебе это отношения не имеет.

— Не имеет? — Лоренцо взял ее руки в свои и поднес их к губам. — Ты забыла, что между нами было?

— Между нами не было ничего…

Клариссу бросило в дрожь от его пронзительного взгляда.

— А тот поцелуй? — спросил он. — Я был готов жизнь за него отдать.

Кларисса попыталась высвободить руки, но силы вдруг оставили княгиню. Взяв ее за подбородок, Лоренцо заглянул ей прямо в глаза.

— Скажи мне, что забыла о том поцелуе, и я тебе поверю.

Она хотела что-то ответить, но будто онемела. Бесконечно долгое мгновение оба без слов смотрели друг на друга. Потом Кларисса почувствовала, что больше не в силах выдерживать этот взгляд. Закрыв глаза, она отвернулась.

— Что это значит?

Кларисса сходила по лестнице, когда ее вывел из раздумий голос донны Олимпии. Княгиня проводила вечерние часы в своей небольшой обсерватории, устроенной в мансарде палаццо Памфили, где стояла приобретенная ею по пути в Рим подзорная труба. Созерцание звездного неба помогало Клариссе обрести душевное равновесие. Свод небесный являл собой воплощение божественного порядка и вечных законов, управлявших им, и не было поступка благочиннее, чем приобщиться к этому порядку.

— Это передали для тебя от имени кавальере Бернини, — сообщила Олимпия, указав на огромную корзину с фруктами, на которую с высокомерно-глуповатым выражением лица, явно унаследованным от отца, уставился сын Олимпии Камильо, полноватый молодой человек. — Ты можешь мне объяснить почему?

— Я… я понятия не имею, — замялась Кларисса. Олимпия испытующе взглянула на нее.