Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

артистической ложе. Каждый раз я вижу, что лицо его серьезно. Боюсь, что ему неприятно, что я так «пялюсь» на него. Но у меня нет сил не пялиться.

19 сентября. Я теперь стою и жду его, как он просил, в первой кулисе. Уже по театру идет шипенье влюбленных в него дам: «Аня ведет себя неприлично, бегает за Ласковом». Мне все равно. Я никогда ни за кем не бегала, никем не увлекалась. Я в него не влюблена. Для меня он идеал артиста и мой учитель. Я люблю не его, а музыку, которая от него исходит, а я музыкант прежде всего. А потом только женщина? Смешно! Может быть. Слушая его, я поняла, как музыка близка к вечности. Время останавливается.

20 сентября. Нет его спектакля, и ничего нет.

23 сентября. Сегодня он был очень весел. По окончании спектакля стал разговаривать со мной в кулисе и неожиданно обнял меня одной рукой и прижал к себе. Я с изумлением на него взглянула, а он смеется. Я была очень возмущена, но из вежливости не сбросила руки. Не буду обращать внимания. Во-первых, у иностранцев так принято. Во-вторых, он настолько старше, что относится ко мне, как к ученице. Но мне все-таки очень неприятно.

24 сентября. Оказывается, он уехал в Ленинград. Как я счастлива, что встретила его. Мое восхищение этим великим артистом продолжает расти. Я рада, что со всех сторон слышу о нем только хорошее. Как о человеке тоже. Его все любят.

28 сентября. Ласков приехал, но только на один спектакль. Завтра он уезжает за границу. Сегодня шел «Онегин». Я не узнала ни оперы, ни певцов. Письмо, дуэль, последний дуэт были изумительны. Как это было тонко, как одухотворенно. Какое у него понимание Пушкина и Чайковского! Когда я бежала под сценой в раздевалку, в полумраке наткнулась на него. Он узнал меня и схватил за руку. «А, это вы!» — «Когда вы уезжаете?» — спросила я. «Завтра». — «А приедете?» — «В январе». И тут что-то произошло со мной. «Приезжайте! Приезжайте непременно!» — невольно вырвалось у меня. Мой голос дрожал, я готова была разрыдаться. Мне стыдно вспоминать свой порыв. Он мог принять его за заигрывание и кокетство. Анька! Возьми себя в руки. И держи себя строже. Дура!

1 октября. Ласков уехал. Ласков уехал. Ласков уехал. Но ненадолго. Но. Не. На. Дол. Го.

20 октября. Он в Вене. Прочитала в газете. Успех. И как хорошо говорит о своей работе у нас в театре, о высоком музыкальном уровне страны. Так радовалась, когда читала, как будто получила от него письмо.

6 ноября. Наступает праздник. А я думаю, что впереди еще два месяца. Так и вижу, как снова буду сидеть в нашей ложе, а потом бежать в кулису. Мне это очень грустно.

28 декабря. Вышла афиша: «10 января 1936 года. „Кармен“. Дирижирует Эли Ласков».

10 января. Мы кончили репетицию. Я увидела, что Ласков прошел в глубине сцены, окруженный артистами. Я спряталась за спины товарищей, чтобы не попасться ему на глаза! Долго возилась с нотами, чтобы дать ему уйти из театра. Но, надевая пальто, увидела, что он стоит у входных дверей и кого-то ждет. Я долго копалась, одевалась, куталась и, видя, что он ушел, двинулась к выходу. Дверь на улицу оказалась распахнутой, — это Ласков стоял и держал ее. «Ну, что же вы? Идите, я вас жду», — сказал он своим требовательным тоном. Я растерялась и обрадовалась, и бросилась к нему. Он схватил меня под руку, и мы торжественно прошествовали мимо театра. «Боже мой, мелькнуло у меня в голове, ведь на нас глядят в окна! Конец моей репутации».

Был чудный зимний день, синее небо, солнце и легкий воздух.

«Как хорошо дышать, какой легкий воздух», — сказал он. «Да, сегодня хорошая погода». — «Я говорю не о погоде, а о том, что нигде так легко не дышится, как у вас в Союзе». Меня трогает его любовь к моей родине. У гостиницы, пожимая мне руку, он сказал: «Обязательно приходите сегодня на спектакль».

Мой чудесный сон продолжается. Он был великолепен в «Кармен». Но после спектакля я не пошла за кулисы. Не надо ему надоедать. Я похожа на институтку со своим обожанием знаменитости. Не по годам это.

17 января. Сегодня во время спектакля Ласков так взволнованно глядел на меня, что я не выдержала и побежала на свое место в кулису. Войдя, он резко меня обнял и грозно, сквозь зубы, бросил: «Почему не пришли ко мне после „Кармен“? Я ждал вас!» — «Я не хотела вам надоедать». Мы помолчали. «Знаете ли, что у вас в лице самое замечательное? — вдруг серьезно сказал он. — Вот это место», — и он легким прикосновением провел пальцем по моей щеке около глаза. Я посмотрела ему в глаза и испугалась: в них большая и непонятная, чем-то покоряющая сила.

Рука его неожиданно легла на мой затылок и, взъерошив мне волосы, он нежно, но крепко сжал мою голову.

И вдруг мне стало дурно. В глазах пошли круги, ноги странно ослабли. Скорее надо уходить, подумала я, уж очень он становится развязен.

19 января. Я хочу попросить Ласкова прослушать меня и дать совет, что мне делать дальше: оставаться ли концертмейстером или все же решиться на сольные выступления. Старик настаивает, сегодня он звонил по телефону прямо в театр: в новой разъездной филармонии нужен пианист, и он рекомендовал меня. Я почти согласилась.

22 января. Сегодня на репетиции я набралась храбрости, подошла к Ласкову и сказала, что хочу поговорить с ним. «Ну, поскорей говорите!» — сказал он в своей резкой манере и подставил ухо. «Мне нужно поговорить с вами наедине», — шепнула я. Лицо его стало серьезным. — «Приходите завтра днем, от двух до трех». — «Сюда, в театр?» — «Нет, ко мне в гостиницу». Повернулся и ушел.

Как быть? Видимо, ему не понравилась моя навязчивость. Но ничего, если увижу, что все это некстати, извинюсь и уйду. Не спустит же он меня с лестницы? Куплю букетик цветов и в половине третьего пойду.

23 января. Если бы можно было вычеркнуть из памяти этот день. Но я его никогда не смогу забыть.

24 января. Где Анна Викторовна, там скандал. Что же теперь делать? Думаю, что больше никогда не пойду к нему. Вчера я поняла, что люблю его по-настоящему и потому быть его случайной любовницей не хочу. Больше всего я возмущена, что его выбор пал на меня.