До конца времен. Сознание, материя и поиск смысла в меняющейся Вселенной - Брайан Грин

И все было бы так, если бы не одно досадное свойство сознания. Когда мы заглядываем чуть дальше задач, выполняемых сознанием, и рассматриваем вместо них ощущения сознания, — тот внутренний опыт, обладать которым и значит, в сущности, быть человеком, — некоторые исследователи меняют свое отношение и высказывают иной, куда менее оптимистичный прогноз в отношении способности традиционной науки во всем разобраться. Это приводит нас к тому, что некоторые называют «трудной проблемой» сознания.

Трудная проблема

В письме к Генри Ольденбургу, одному из самых активных корреспондентов эпохи становления современной науки, Исаак Ньютон отметил: «Определить более полно, что такое Свет. и посредством каких форм или действий он порождает в нашем сознании Фантазмы Цветов, не так просто. И я не буду смешивать гипотезы с определенным знанием»15. Ньютон безуспешно пытался объяснить самый простой повседневный опыт: внутреннее ощущение того или иного цвета. Возьмите, к примеру, банан. Конечно, нет ничего особенного в том, чтобы посмотреть на банан и определить, что он желтый. Даже ваш телефон на это способен, если на нем установлена подходящая программа. Но, насколько нам известно, когда ваш телефон сообщает, что банан желтый, он не испытывает внутреннего ощущения желтого.

Он не видит желтого внутренним глазом. Вы видите. И я вижу. И Ньютон видел. Он хотел понять, как же все-таки мы это делаем.

Эта проблема имеет значение не только в плане ментальных «фантазмов» желтого, синего или зеленого. Сейчас, когда я печатаю эти слова под негромкую музыку и закусываю попкорном, я испытываю целый ряд внутренних ощущений: давление на кончики пальцев, соленое послевкусие, великолепные голоса группы Pentatonix мысленный монолог, подбирающий слова для следующей фразы в этом предложении. Ваш внутренний мир принимает эти слова, может быть, вы даже слышите, как их произносит внутренний голос вашего сознания; при этом вас, возможно, отвлекает последний кусочек шоколадного торта, оставшийся в холодильнике. Суть в том, что наше сознание вмещает множество внутренних ощущений — мыслей, эмоций, воспоминаний, образов, желаний, звуков, запахов и много чего еще, — и все это входит составной частью в то, что мы подразумеваем под сознанием 16. Как в случае с Ньютоном и бананом, проблема в том, чтобы определить, как наш мозг создает и поддерживает эти бурлящие миры субъективного опыта.

Чтобы в полной мере проникнуться глубиной загадки, представьте, что вы обладаете сверхчеловеческой способностью и можете заглянуть в мой мозг и увидеть каждую из его приблизительно тысячи триллионов триллионов частиц — электронов, протонов и нейтронов, увидеть, как они сталкиваются между собой, притягиваются и отталкиваются, плавают и мечутся 17. В отличие от больших наборов дрейфующих частиц выпекаемого хлеба или частиц, собирающихся в звезду, частицы, образующие мозг, объединены в высокоорганизованную упорядоченную структуру. Тем не менее сосредоточьтесь на любой из частиц, и вы обнаружите, что она взаимодействует с остальными посредством ровно тех же сил, описываемых ровно той же математикой, — и не важно, плавает ли эта частица по вашей кухне, по короне Полярной звезды или по моей префронтальной коре. И в рамках этого математического описания, подтвержденного накопленными за десятилетия данными с ускорителей элементарных частиц и мощных телескопов, нет ничего, что хотя бы намекало на те внутренние переживания, которые эти частицы каким-то образом генерируют. Как может набор безмозглых, лишенных мыслей и эмоций частиц собраться вместе и выдать внутренние ощущения цвета или звука, восторга или благоговения, смущения или удивления? Частицы могут обладать массой, электрическим зарядом и еще несколькими схожими характеристиками (ядерными зарядами, представляющими собой экзотические варианты электрического заряда), но все эти качества кажутся совершенно никак не связанными ни с чем хотя бы отдаленно напоминающим субъективные переживания. Как же тогда вихрь частиц внутри головы — а мозг есть не что иное, как вихрь частиц, — рождает впечатления, ощущения и чувства?

Философ Томас Нагель дал классическое и особенно выразительное описание этого разрыва в объяснениях18. Каково, спрашивает он, быть летучей мышью? Представьте себе: паря на упругих струях воздуха над темной землей, вы испускаете непрерывный поток щелчков, которые порождают эхо, отражаясь от деревьев, камней и насекомых, что позволяет вам построить трехмерную карту окружающей местности. По отраженному звуку вы понимаете, что впереди вверху комар, который летит налево; вы бросаетесь к нему и наслаждаетесь вкусняшкой. Поскольку наш способ взаимодействия с миром глубоко отличен от того, которым пользуется летучая мышь, наше воображение способно завести нас во внутренний мир летучей мыши лишь до определенной степени. Не очень далеко. Даже если бы мы владели полной информацией обо всех законах фундаментальной физики, химии и биологии, которые делают летучую мышь летучей мышью, наше описание все равно не смогло бы, скорее всего, добраться до субъективного, «от первого лица», опыта летучей мыши. Каким бы детальным ни было наше материальное понимание, внутренний мир летучей мыши, судя по всему, остался бы недостижимым.

То, что верно для летучей мыши, верно для каждого из нас. Вы представляете собой рой взаимодействующих частиц. Я тоже. И хотя я понимаю, как ваши частицы могут породить ваше сообщение о том, что вы видели желтый цвет (частицам вашего речевого тракта, рта и губ достаточно согласовать свои движения, чтобы получить в результате именно такое внешнее поведение), мне гораздо труднее понять, как эти частицы порождают у вас субъективное внутреннее ощущение желтого цвета. И хотя я понимаю, как ваши частицы могут вызвать вашу улыбку или заставить вас нахмуриться (частицам для этого опять же достаточно просто согласовать подходящим образом свои движения), я не в состоянии понять, как эти частицы порождают у вас внутреннее ощущение радости или грусти. Мало того, хотя я имею прямой доступ к своему собственному внутреннему миру, я также не в состоянии понять, как этот мир складывается из движения и взаимодействия моих же собственных частиц.

Разумеется, я также не в силах объяснить многие другие вещи с твердой редукционистской позиции, от тихоокеанских тайфунов до извергающихся вулканов. Но задача объяснения этих событий, а также других подобных примеров, которыми буквально напичкан этот мир, сводится к тому, чтобы описать сложную динамику фантастически огромного количества частиц. Если бы мы имели техническую возможность это сделать, задача была бы решена 19. Это потому, что внутреннего ощущения типа «каково быть» тайфуном или вулканом, не существует. У тайфунов и вулканов, насколько нам известно, нет субъективного мира внутреннего опыта. Не может оказаться, что нам не хватает рассказа от первого лица. Но для всего, что обладает сознанием, наше объективное описание от третьего лица оказывается неполноценным.

В 1994 г. молодой австралийский философ Дэвид Чалмерс с длинными, до плеч, волосами вышел на сцену ежегодной конференции по сознанию в Тусоне и назвал эту неполноценность «трудной проблемой» сознания. Это не значит, что «простая проблема» — понимание механики мозговых процессов и ее роли в сохранении воспоминаний, реакции на стимулы и формирование поведения — на самом деле проста. Это значит лишь, что мы можем представить себе, как примерно должно выглядеть решение такого рода проблем; мы можем сформулировать принципиальный подход на уровне частиц или более сложных структур, таких как клетки и нервы, который кажется разумным и органичным. Именно невозможность представить себе такое решение для сознания подвигла Чалмерса высказать свою оценку. Он утверждал, что нам не просто не хватает мостика от лишенных сознания частиц к осознанному опыту; он говорил, что, попытавшись построить такой мостик при помощи редукционистского сценария с использованием частиц и законов, составляющих фундамент физической науки в том виде, в каком мы ее знаем, мы потерпим неудачу.